образом, не только оказывались инкорпорированы в политическую теорию, но и имели для нее ключевое значение. Одним из наиболее ярких памятников Древней Руси, выдвигающим требования религиозной праведности для княжеской власти, и, по словам Д. С. Лихачева, подкрепляющим новый политический строй интенциями моральной дисциплины князей, явилось «Поучение Владимира Мономаха детям»[71].

В христианской историософии идея об «удерживающей» функции государства была представлено в учении о «катехоне», раскрытом еще Иоанном Златоустом[72]. Суть учения состояла в том, что до тех пор, пока существует христианское праведное государство, торжества зла в мире не произойдет. Гибель же этого государства совпадет с приходом Антихриста. Речь шла при этом не столько о гибели в физическом смысле, сколько о духовном перерождении. Удерживающим государством, согласно Иоанну Златоусту, являлась христианская Римская империя (для православных – Византия). Соответственно, духовное состояние империи и преемство в осуществлении катехонических функций в случае диагностики деградации удерживающей державы имели для рефлексии русской мысли принципиальное значение.

Основой для соответствующей апелляции явились соответствующие слова из «Второго послания апостола Павла Фессалоникийцам»: «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, пока не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святыней, так что в храме Божьем сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякой силой и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за это пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду». Речь шла, как следует из приведенного фрагмента текста, о некоем персоналии. Этот персоналий истолковывался в православном богословии как христианский царь. В борьбе с трансцендентным злом и виделась миссия царской власти. Так раскрывал Иоанн Златоуст высшее назначение власти василевска в Византийской империи. Через эту эсхатологическую проекцию и раскрывалась семантика русского самодержавия. Христианское государство оказывалось, таким образом, неотделимо от фигуры царя.

Хорошо осознавалось при этом отличие идеального – небесного и реального – земного государств. Земное государство порицалось за несоответствие критериям государства небесного. Когда разрыв между земным государством и представлением об идеале становился особо значительным, получали развитие идеи о «потаенном» царстве, укрытом до последних времен. С наступлением решающей исторической драмы потаенное государство предстанет перед миром, заменив деградировавшую реальную государственную систему. Таким мессианическим потаенным государством предстает в последующей русской эсхатологической мифологии «невидимый град Китеж», исчезнувший будто бы при приближении к нему в 1237 году войска татар.

Государство будущего представляло собой в религиозной проекции эсхатологический идеал. В нем божественное оказывалось соединено с преображенным человеческим. Такое государство есть царство Божие. Бог сам выступает правителем этого государства, царем. Переход к царству Божьему оказывается возможным на условиях нравственного преображения человека. Однако до этого человечеству придется пройти период власти неправедного, ложного государства. В христианском понимании это время властвования в мире Антихриста. Образ будущего выступал важнейшим нравственным социальным ориентиром для государства реального и народа.

В государстве будущего – царстве Божьем – стирались границы между земным и небесным, создавались новая земля и новое небо. Оно определялось под маркером «царство Божье», было, по сути, религиозным эквивалентом нравственного государства. Принципиально важно, что в идеальном будущем государстве преображалась и природа человека.

Общая классификационная схема типов государства в христианском понимании выстраивалась следующим образом. Первый тип государства – государство языческое. В нем господствует сила, а ценностно-целевые функции заключаются в доминировании сильнейшего. Второй тип государства – государство закона. Бог дает людям через Моисея высший закон, имплементируемый в государственном законотворчестве. Третий тип государства – государство благодати. Возможность перехода к нему открывается с пришествия Христа. Народы, получив откровение, стремятся в той или иной степени в соответствии с ним строить и государство. Однако их нравственный уровень чаще всего оказывается не таковым, чтобы дух откровения было бы практически реализовано. В качестве отдельного – четвертого типа государства – может быть выделено антихристово государство. Оно строится на сознательном выборе в пользу зла и антропологии античеловека. Пятый тип государства соотносится с установлением царствия Божьего. Иоахим Флорский соотносил его с третьей ипостасью Троицы – Святым Духом, подчеркивая духовноцентричный принцип построения данного типа государственности[73].

Самодержавие как теократическая модель

Религиозная модель государственного устройства традиционно характеризуется как теократия. Однако в отношении того, что следует понимать под теократией, исторически произошла определенная подмена, деформирующая принципиально содержание самой теократической системы. Различия в трактовках такие же, как и в дискуссиях о дефиниции государства, где сталкиваются взгляды на него как на институт и как на социальную оболочку организации общества. Один подход состоит в попытках представить теократическую модель как обожествление власти верховного правителя или всей элитаристской группировки. Под теократией в этой версии понимается либо власть сакрализуемого императора – живого бога, либо власть жреческой касты – по сути, иерократия. Следствием такого подхода стал взгляд на теократию как на частный случай системы недемократического государства, радикальный вариант антидемократизма[74].

Второй подход утверждает понимание теократии в качестве модели государства, организованной на принципах божественных установлений. Эти установления касаются не только функционирования высшей власти, но и всех сторон общественного бытия – экономики, культуры, образования, быта. Теократия в данном понимании может соотноситься и с автосубъектной системой властвования, и с демократией. Различия зависят от соответствующей теологической платформы. Исламский Ближний Восток дает в этом отношении примеры такого рода различий – монархическая Саудовская Аравия и республиканский Иран. Две теократических системы, одна из которых апеллирует к традиции монархизма, другая – к демократии.

Видным сторонником второго подхода к раскрытию понятия «теократия» выступал, в частности, русский историк и общественный деятель А. В. Карташев[75]. Его проект состоял в «тотальной христианизации», оцерквлении жизни общества и преобразовании государства во всеобщую церковь. Для характеристики данной системы жизнеустройства им использовалась дефиниция «христократия». Она соотносилась в христианской историософии с переходом от эпохи Римской империи к пятому мировому царству в пророчестве Даниила, управляемому самим Христом. Современную же модель секулярного безрелизного государства, лишенного «мистических, божественных начал церкви» А. В. Карташев оценивает как