боевом снаряжении в Финляндию для борьбы с соседом, и, даже если на этот запрос мы дали отрицательный ответ, не было никакой гарантии, что он не повторится снова. Поэтому мы выбрали меньшее зло: позволили вербовку в ополчение.

Еще два момента не следует упускать из виду. Первый момент: наше желание сохранить датскую армию и датский флот в целости и сохранности так долго, насколько это было возможно; второй момент можно было бы описать так: в маленькой стране всегда найдутся молодые люди, жаждущие приключений и подвигов. Я помню, к примеру, как я однажды разговорился с одним саботажником, который сказал: я понимаю хорошо, что вы против саботажей, но нам кажется, что пришло время активного действия.

Такого же мнения придерживались, без сомнения, многие молодые люди, записывавшиеся добровольцами в корпус, и, поскольку часть из них была пронацистски настроена, совсем неплохо, если мы их потребность в славных боевых деяниях переместили в чужие края.

Обвинитель: Трудно себе представить, чтобы русские точно так же видели весь ход дела. Но вот решение об отмене запрета на вербовку в ополчение — особая тема для разговора. Неприглядность заключалась в том, что вербовку открыто одобряли и в специальных циркулярах обещали офицерам-добровольцам всяческие поблажки. Как понять такие обещания? Это же явное проявление симпатии!

Скавениус: Ваше утверждение покоится на недопонимании. Правительство или я лично никогда не одобряли идею добровольческого корпуса, который у нас в печенках сидел. Бангстед из «Отечества» пришел в пресс-бюро министерства иностранных дел с заявлением, которое он желал бы опубликовать или передать по радио, а в нем говорилось нечто об ополчении, о добровольцах.

Но мы не допустили официального оглашения его заявления, а вместо этого было объявлено, что датское правительство разрешало набор в ополчение и одобрило вступление в него двух датских офицеров. Один из них был Крюссинг.

Циркуляр Брурсона насчет офицеров-добровольцев, за которыми сохраняются все их армейские права, появился позже и по требованию немцев, но в принципе в этом не было ничего предосудительного или нелогичного. Если мы позволили офицерам вступать в добровольческий корпус, значит мы не имели никакого права их одновременно дискриминировать.

Обвинитель: Под дискриминацией вы имеете в виду наказание добровольцев?

Скавениус: Совершенно верно. Но все это не стоит выеденного яйца.

Защитник: Но офицеры обязаны были все-таки знать, что постановление правительства было вынужденной мерой, принятой под давлением немцев?

Скавениус: Для нас это не имело никакого значения. Решающим всегда должно быть, что предприняло правительство. Если граждане будут ставить себя в оппозицию ко всему, что сделало правительство только по убеждению, будто оно действовало не по собственному почину, а по указке извне, тогда неизбежен хаос, а правительство просто обязано уйти в отставку. Вот какие могут быть последствия.

Обвинитель: Вы, значит, не разделяете мнения некоторых ведущих политиков, что население страны всегда должно саботировать все правительственные мероприятия, проводимые не по собственной воле и не на добровольных началах, а под чужим давлением, в нашем случае под немецким давлением. Ваша политика, иначе говоря, далека от двойственности?

Скавениус: Речь идет не о моей политике, а о политике правительства.

Защитник: Не хотите ли вы высказаться насчет того, в какой мере вы симпатизировали немцам?

Скавениус: Да, хочу, благодарю за предложение. Я знаю, меня обвиняют, будто я вел политику, какую я лично хотел, потому что я верил в победу Германии. Ход мыслей здесь приблизительно таков — если бы Скавениус не верил в победу Германии, он вел бы другую политику. Все наоборот. Моя работа на благо страны определялась сложностями возникшей ситуации. Цель моя состояла в том, чтобы избежать катастрофы, и политика должна была отвечать этой цели. Кто во что верил, не имело в данном случае никакого значения. Другой министр иностранных дел должен был бы поступать точно так же, как и я. Я никогда не понимал и не пойму тех, кто говорил: лучше судьба Норвегии, чем политика Скавениуса. А кто мог гарантировать, что нам не была уготована судьба Польши или Голландии?

Защитник: Значит, вы не были пронемецки настроены?

Скавениус: Я всегда придерживался мнения, что наименьшее зло для малых стран, когда ни одна из больших держав не доминирует. И если вы спрашиваете меня, верил ли я в победу Германии, я отвечаю так: Германия фактически уже в 1940 году выиграла войну, захватив Польшу и Францию, а пакт с Россией прикрывал Германию с тыла. Но никто, в том числе и я, не сомневался, каков будет исход, когда война была еще в самом разгаре. Всегда так бывает, что те, кто имеет большой промышленный потенциал, побеждают, но для этого им требуется время.

Обвинитель: Как вы думаете, каково было бы отношение к нам сегодня в мире, если бы мы до конца следовали вашей политической линии?

Скавениус: Моя политика имела обоснование и оправдание вплоть до самого последнего дня, т. е. разгрома Германии. Что было бы с нашей экономикой, если бы мы в нашей политике не стремились избежать катастрофы?

Защитник: Значит, вы полагаете, что разрыв с Германией рано или поздно был неизбежен?

Скавениус: Да, безусловно. Даже если бы не было 29 августа, мы все равно, рано или поздно, собрались бы с силами, чтобы противостоять немцам. Поэтому вполне логично говорить, что разрыв с немцами был неминуем, да к тому же движение Сопротивления с каждым днем становилось все активнее и активнее, хотя я лично думаю, что события 29 августа были преждевременными. Благодаря нашей политике у нас в стране почти два года не было гестапо. Но мы его получили только потому, что люди вдруг поверили, что Германии пришел конец.

Защитник: Было ли единство мнений в правительстве относительно предложения немцев о таможенной и валютной унии?

Скавениус: Немецкое предложение о таможенной и валютной унии сначала обсуждалось на заседании министров; все были с ним согласны и пришли к выводу, что надо выдвинуть свои условия и несколько контрпредложений, и, лишь когда из деловых кругов последовал мощный протест, министры-политики стали вдруг осторожничать. Впрочем, я думаю, что от этой унии мы имели бы даже явную выгоду, если бы мы узаконили одно определение: датская крона как единственное платежное средство в стране должна иметь твердый курс относительно немецкой марки на основе покупательной способности.

Защитник: Можете ли вы что-нибудь сказать о вашем заявлении от 8 июля 1940 года?

Скавениус: Правительство не возражало против содержания заявления. Главное, что нам тем самым удалось умиротворить немецкий вермахт и предотвратить переворот, который мог бы привести к власти нацистов. Вот потому и вкралось это