видевших войну вблизи и не испытавших ее разрушительного воздействия. Тем не менее, она внедрялась в их существование через уплотнившиеся связи страны с внешним окружением, приток разнообразной информации о западном обществе и поступление заграничных вещей, т. е. через те свои побочные проявления, бенефициаром которых являлась, главным образом, номенклатура высших рангов[160]. Эти впечатления, с одной стороны, разжигали консьюмеристские аппетиты детей из советского «истеблишмента». С другой, их желание тесных контактов с большим миром, которые, судя по набору игровых ролей и интеракций, мыслились через представительство своей страны на международном уровне. Игра в государство демонстрировала психологическую предрасположенность к замещению государственной элиты, мотивированную кадровыми потерями и авральными перестановками военного времени. Фактически все три группы, включая экстравагантную шахуринскую, функционировали как школы будущих управленцев высшего звена. В то же время две подспудно, а одна явно показывали наклонность к повороту государственного руля вправо, на магистраль развития западных стран, соответствовавшую логике рыночно-капиталистического реванша в «инсайтах» В. Шахурина. Именно на этом участке происходило размежевание «государственных» групп с самоорганизацией на левом фланге, ментально близкой к первым комсомольцам — мечтателям о всеобщем равенстве и свободе без частной собственности[161].

Как бы то ни было, радикальные организации подростков как правой, так и левой ориентации, обладали одним общим признаком: они выбирали цели — борьба с государством, приход к власти, корректировка или смена общественного строя — нереализуемые, несоразмерные их силам и ставившие их на грань фола. Этот посыл заведомо придавал их практикам характер игры, которая, по заключению Л. Выготского, всегда опирается на мнимую ситуацию[162]. Последнюю в рассмотренных случаях составляла презумпция возможной замены одного нормативного порядка другим; наличия своей революционной организации или партии, способной дать бой государству, и даже собственного маленького государства. Вместе с тем, чем глубже подобная игра захватывала участников, тем больше приобретала сходство со «всамделишной» борьбой за намеченные цели. Это ставило играющих школьников в уязвимое положение, так как убеждало органы контроля, и без того относившиеся к играм как к контрпродуктивному занятию[163], в полном тождестве исполняемых подростками ролей их личной позиции.

Склонность к максимализму в постановке задач и планировании способов их осуществления, как показывал опыт «Четвертой империи», во многом определялась подростковым влечением к опасности. Похоже, что и сам ее лидер Шахурин, строивший свою организацию с дальним прицелом на личный реванш, по ходу дела испытывал «драйв» от хождения «по лезвию ножа». Не настаивая на универсальности примера этой организации, можно все же допустить, что членство и в других оппозиционных сообществах основывалось на переплетении идейных мотивов с тягой к острым ощущениям и самопроверке у края «пропасти». Иначе говоря, коренилось в адреналиновой зависимости, потребности в компенсации личной неполноценности, т. е. примерно в тех же диспозициях, которые и сегодня выталкивают тинэйджеров на экстремальные развлечения и смертельные «селфи». Не исключено также, что в условиях военного времени для подростков и юношества, находившихся в тылу, рискованные занятия являлись превращенной формой отваги и героизма, которые проявляли их сверстники на полях сражений или в борьбе с врагом на оккупированной территории.

* * *

Как и в любой другой период истории, детская самодеятельная активность 1930-х — начала 1940-х по большей части вырастала из потребностей, которые подавлялись или не удовлетворялись государственной системой обучения и воспитания. Захлестнувшие страну во второй половине 1930-х политические репрессии не стали для нее блокирующим фактором. Тем не менее, сильное форматирующее воздействие на нее оказали акценты направленной на детей политики этого времени. Ужесточение школьной дисциплины и нормативного давления на непокорных, идеологический прессинг с выхолощенными революционными смыслами провоцировали реакции, наподобие мертоновских ретритизма и бунта. Их организационными проекциями становились соответственно клубы по интересам, иногда с делинквентным уклоном, и протестные группировки разной направленности. Ослабление советского изоляционизма в годы войны и связанное с этим снижение идеологического давления стимулировали образование игровых сообществ, занимавшихся моделированием государственной деятельности в ожидаемой перспективе сближения наций.

«Четвертая империя» являлась одновременно и органической частью детско-юношеской самоорганизации, и ее особым случаем. Как органическая часть она вобрала в себя весь состав базовых мотивов, двигавших подростками. Это и тяга к созданию своего автономного пространства с секретными кодами, и стремление уйти из-под официального идеологического и социального контроля, и критическое отношение к существующим порядкам, и преступные тенденции, и либидозные импульсы, и страсть к риску.

Как отдельный и уникальный случай она выразила реставраторскую перспективу, связанную со встраиванием страны в лоно рыночно-капиталистической системы. Эта интенция резко расходилось с приверженностью к изначальным установкам советского государства на освобождение и защиту трудящихся, определявшей лицо юношеской оппозиции 1930-х. Нетипичной она была и подражанием противнику, и своим предвосхищением феномена ренегатства, или предательства элиты, просматривающимся за позицией ее участников. В данном отношении протестные сообщества, складывавшиеся внизу социальной пирамиды и аккумулировавшие недовольство реальными проблемами своей среды, были более фундированы, чем эта группа подростков из советской «верхушки», сполна пользовавшаяся привилегиями своего слоя и не идентифицировавшая себя с государством, которое их предоставляло.

Однако при всех отмеченных качествах было бы ошибочно оценивать ее по меркам взрослых радикальных сообществ, а ее заявку на совершение переворота и переделку страны рассматривать как руководство к практическому действию. Как уже подчеркивалось в этом очерке, игровое начало, пронизывавшее активность нелегитимных подростковых групп, задавало стиль поведения, который мог быть неадекватен привычкам их участников в обыденной жизни, и планку притязаний, не соответствующую их реальным возможностям. Однако констатация этого факта не отменяет другого — выражения индивидуальных и коллективных наклонностей участников в выбранной специализации игры/организации, структуре и распределении ролей, моделировании идеального, по их понятиям, образа будущего, а также личной ответственности каждого за свои слова и поступки.

Сокращения

ГАРФ — Государственный Архив Российской Федерации

РГАСПИ — Российский Архив Социально-Политичекой Истории

ЦА ФСБ РФ — Центральный Архив Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации

ЦГАМ — Центральный Государственный Архив города Москвы

Источники

ГАРФ. Ф. 2306. оп.69. Д. 2291. Докладные записки и сведения работников НКП и его местных органов о работе школ в 1936/ 1937 г.

ГАРФ. Ф.2306, оп.69. Д. 2357. Стенограмма совещания наркомов просвещения автономных республик и заведующих краевых и областных отделов народного образования

РГАСПИ. Ф. М-1, оп.2. Д. 131. Протокол, постановления III Пленума ЦК ВЛКСМ и материалы по его подготовке

РГАСПИ. Ф. М-1, оп.23, Д.1188. Записки, справки и другие документы Отдела школьной молодежи, комитетов ВЛКСМ, административных органов о негативных явлениях в воспитательной работе с учащимися школ

РГАСПИ. Ф. М-1, оп.23.Д. 1234. Справки, сводки, информации комитетов ВЛКСМ. Январь-февраль 1937 г.

РГАСПИ. Ф.