Альмод выдохнул про себя. Лошадь через проход не протащить. Значит, она действительно та, за кого себя выдает. Хотя надо еще посмотреть, что там за лошадь. Было в округе несколько фермеров, да и Харальд коней держал, и не одного. Станет такой человек по приискам пешком шарахаться. Впрочем, конюшня, наверное, тоже сгорела…

При мысли о Харальде вспомнилось еще кое-что.

— Там, внизу, по-прежнему полно обожженных?

Выбираться из постели, от теплого женского бока не хотелось.

— Нет, зал освободили. Кого не забрали родичи, трактирщик при мне велел перенести на задний двор.

— Да уж, всему есть предел, особенно — милосердию трактирного хозяина.

— Одеяла, правда, дал, — продолжала Рагна. — Тепло нынче, не околеют. Ты и правда здешний целитель?

— Угу.

— Странно… Я бы сказала, что ты боевик. — Она огладила его грудь, прошлась ладонью по животу. — Такое, сидя над больными, не сделаешь.

Альмод усмехнулся. Рывком опрокинул ее на спину, нависая сверху.

— Не дразни меня, женщина.

Она рассмеялась прежде, чем снова притянуть его к себе.

* * *

Когда он, отоспавшийся, сытый — брать плату за еду Рауд отказался наотрез — и совершенно довольный жизнью, вышел на задний двор, там обнаружились недавние знакомцы. Ивар и Эйнар. Что удивительно, занимаясь обожженными.

Их и правда оставалось совсем немного, глядишь, сегодня-завтра можно закончить. По-настоящему тяжелые ушли в самом начале. Тех, кого успели подлечить до состояния, когда жизни перестало что-либо угрожать, забрали родичи — Рауд, правда, передал, что многие просили, чтобы господин целитель не обделил их своим вниманием. Не задаром, конечно. Остались лишь двое, зависших между жизнью и смертью, да те, кто пока не мог позаботиться о себе сам, а родни и друзей не осталось.

О том, сколько они задолжают трактирщику, думать не хотелось, несмотря на то, что расплачиваться ему самому не придется. Хильда, говоря, что в такое время всем надо держаться вместе, явно не сознавала масштабов катастрофы. Наверняка схватилась за голову, обнаружив, как быстро тают запасы в погребе. А там и Рауд опомнился, тотникогда не отличался особым человеколюбием, хотя ни злопамятным, ни просто злым тоже не был.

В отличие от Альмода.

Эйнар, заметив его взгляд, зыркнул настороженно и сделал вид, будто очень занят ранеными. Ивар, напротив, кивнул — и на лице не было ни капли настороженности. Самодовольства, впрочем, тоже. Как будто вовсе ничего не произошло. Ну да, не им же досталось.

— Что, хозяин еще к ноге не свистнул? — светским тоном поинтересовался Альмод, выходя из трактира. — Или решил поиграть в заботливого владетеля?

— Скорее, второе, — как ни в чем не бывало отозвался Ивар. — Они докопались до подвала, и Харальд с сыном разбирают, что сохранилось, а что никуда не годится. Мы для этого не нужны, так что он отправил нас сюда доделать то, что начали. Обещал заплатить отдельно. Ну, мы и доделываем, пока ты… — он хмыкнул, — отдыхаешь.

Альмод кивнул, натянув на лицо бесстрастное выражение. Не мальчишка же он, напоминать, по чьей милости «отдыхал». И прямо сейчас провоцировать драку не станет — пока не срастутся кости, тело будет тянуть силы на восстановление, и, значит, плести во всю мощь он не сможет. Подвернется случай — расплатится с процентами. А когда-нибудь подвернется. Он умел ждать.

Хотя, надо признать, и в самом деле отдохнул, грех жаловаться. Отоспался за все прошедшие дни. И не только отоспался.

Он высмотрел в стороне подозрительно неподвижное тело. Двинулся туда.

— Отмаялся, бедолага, — сказал Ивар.

Альмод заглянул в лицо покойнику, отгоняя сожаления. А ведь поначалу казалось, что все будет хорошо. А потом зараза вдруг устремилась в кровь, образовав гнойник в мозге. Словно не из ран пошла, а дремала в теле до поры, чтобы проснуться, едва оно ослабнет. Может, так и было — попробуй-ка день за днем помыть золото в ледяной воде. И все же Альмод надеялся. Зря.

Размяк он здесь. Раньше убивал без сожаления, а тут… Он даже имени этого человека не помнил. Не из старожилов.

— Ты ничего не мог сделать.

Альмод криво усмехнулся. А ведь не в жалости дело. И не чувство вины его грызло. Он ненавидел проигрывать, даже зная, что смерть всегда возьмет свое. Но отбить у нее еще несколько — часов-дней-лет — вот это было по-настоящему высокой ставкой, рядом с которой любые азартные игры казались пресными. Отбить, выгрызть зубами, неважно для себя или для того, кого признал своим, пусть даже на время, как этого безымянного — для Альмода — старателя. Не вышло.

Творец милосердный, каким же дурнем он был, когда сбежал вместо того, чтобы вернуться к чистильщикам и швырнуть новой Первой в лицо все, о чем он узнал. Что ее любовник — и его друг — настолько испугался неминуемой смерти, что решил купить ее жизнями других. Получить место Первого, чтобы не ходить по мирам и не сражаться с тварями. Место, которое прочили Альмоду, и которое не было ему нужно ни даром, ни если приплатят.

Могли бы договориться.

Но Ульвар то ли не поверил, что кто-то готов отказаться от безопасности и — весьма относительного — покоя, то ли не захотел быть обязанным. Он тоже предпочитал брать то, что нужно, сам, не ожидая чужой милости. Вот только убрать с пути друга предпочел чужими руками, и Альмод так и не сосчитал, скольких убил, когда началась охота за его отрядом. Точнее, за Фроди, другим его другом, которому решили припомнить грехи юности. А когда ничего не вышло, Ульвар ударил по самому дорогому, что было у Альмода.

Он ведь действительно не хотел жить тогда. Не наложил на себя руки из чистого упрямства — ведь это означало бы, что его бывший друг победил, хоть и после смерти. Но почему, почему он тогда не вернулся в орден и не заявил, что невиновен? Не поверили бы, ведь чистильщика нельзя допросить, подчинив разум? Тем хуже для них, его уход орден запомнил бы надолго.

Хотя к чему врать себе? Тот день был слишком длинным. Бой, переход по междумирью, известие о смерти Тиры, короткая стычка с бывшим другом, два перехода, снова бой, после которого он чудом остался жив. Никому бы он ничего не доказал, взяли бы тепленьким, беспомощного, точно школяр-первогодок.

Воспоминания о тех давних беспомощности и отчаянии заставили его стиснуть зубы. Тогда он поддался слабости, теперь поздно что-то доказывать, так и будет гнить в Мирном или другой подобной глуши. Он усмехнулся. Господин целитель…

— Правда, не грызи себя, — снова влез Ивар.

Жалельщик нашелся. Альмод развернулся к нему.

— Не лезь не в свое дело.