Шрифт:
Закладка:
Уступка короля принесла ему согласие парламента на субсидию и вызвала в народе такие колокольный звон и потешные огни, «каких не было видано с возвращения его величества из Испании». Но, подобно всем уступкам Карла I, и эта появилась слишком поздно, чтобы можно было добиться предполагавшейся цели. Общины настояли на вручении своего представления. Карл I принял его холодно и неохотно, а Бекингем, во время его изобличения стоявший с вызывающим видом рядом со своим государем, упал на колени для оправдания. «Нет, Джордж!» сказал король, поднимая сто, и это ясно доказывало, что влияние герцога осталось прежним. «Если погибнешь ты, Джордж, прибавил он впоследствии, — мы погибнем вместе». Блестящий фаворит и не предвидел своей участи, когда после отсрочки парламента отправился принять команду над новой экспедицией для выручки Ла-Рошели. Один из офицеров отряда, Джон Фелтон, раздраженный пренебрежением и обидами, увидев в «представлении» оправдание для задуманной им мести, смешался с толпой, наполнявшей приемную в Портсмуте, и поразил Бекингема клинком прямо в сердце.
Когда весть об этом дошла до Карла I, он с рыданиями бросился на постель, но в стране она была встречена бурной радостью. Молодые оксфордские студенты, важные эльдормены Лондона пили за здоровье Фелтона. «Благослови тебя бог, маленький Давид!», — воскликнула одна старуха при виде убийцы в оковах. «Подкрепи тебя бог!», крича ла толпа, когда ворота Тауэра закрылись за ним. Даже войско, собранное в Портсмуте для экспедиции герцога, когда король явился к его отплытию, обратилось к нему с просьбой «пощадить их бывшего товарища Джона Фелтона». Но надежды, вызванные в народе гибелью Бекингема, скоро рассеялись. Лорд-казначеем стал Уэстон, креатура герцога, и его система осталась без изменений. «Ахав наш устранен, — сказал Элиот, а проклятый порядок остается».
Ничто, по-видимому, не могло усилить отчуждения между Карлом I и его подданными, вызванного его противозаконной политикой. Но было нечто, чем Англия дорожила больше, нежели свободой речи в парламенте, безопасностью собственности и даже личной свободой; это было, говоря языком того времени, Евангелие. Отчаяние, овладевшее сердцами всех пуритан в начале этого царствования, с каждым годом усиливалось. Тридцатилетняя война принимала все более неблагоприятный для протестантизма оборот, и, казалось, его делу грозила верная гибель. В Германии и лютеране, и кальвинисты одинаково были в руках католического дома Габсбургов. Падение Ла-Рошели после смерти Бекингема как будто отдавало французских гугенотов во власть римского кардинала. Англию волновала мысль, что и для нее снова может наступить такая же опасная минута, какую она пережила в год Армады. В это самое время Карл I назначил Лода епископом Лондонским и вверил ему управление церковными делами.
Взволнованным протестантам Англии Лод и руководимые им духовные особы представлялись еще более опасными врагами, чем папство, одерживавшее на материке крупные победы. Протестанты считали их изменниками и перед Богом, и перед родиной. Партия Лода стремилась отдалить английскую церковь от протестантских церквей и приблизить ее к церкви, которую протестанты считали Вавилоном. Она подражала католическим обрядам; осторожно и постепенно она вводила католическое учение. В то же время она совсем не имела той церковной независимости, какую, во всяком случае, сохранил Рим. Зависимость ее от короны возбуждала презрение. В благодарность за защиту короля, позволявшую им пренебрегать религиозными стремлениями народа, Лод и его сторонники превращали самые опасные притязания монархии в догматы церкви. Архиепископ Уитгифт объявил, что Карла I вдохновляет сам Бог. Сторонники Лода проповедовали безусловное подчинение наихудшей тирании. Они заявляли, что личность и имущество подданных находятся в полном распоряжении короля. Они пользовались религией для систематического подрыва свободы Англии. Раньше они составляли только группу придворных духовных лиц: масса духовенства, как и его паства, упорно держалась пуританства. Теперь же энергия Лода и покровительство двора обещали быстрое повышение их численности и влияния. Даже трезвые люди предвидели время, когда во всех церквях станут проповедовать безусловное повиновение, изобличать кальвинизм, защищать католичество.
Из всех членов Палаты общин Элиот был менее всего фанатиком по своему характеру, но религиозный кризис на время устранил и из его ума все другие мысли. «Опасность растет так сильно, — писал он из деревни, что только Небо спасает нас от отчаяния». Так же был наст роен и собравшийся парламент. Прежде всего он занялся церковным вопросом. «Евангелие, — воскликнул Элиот, — это та истина, которая доставила этому королевству долгое и редкое благополучие. Положим его в основу нашей деятельности и будем поддерживать эту истину не только словами, но и делами!» «В церквях Востока, — продолжал он, существует обычай: при повторении символа веры, с целью засвидетельствовать свое намерение охранять его, вставать не просто, а с обнаженными мечами. Позвольте мне назвать эки обычай заслуживающим полного одобрения!» На вызов своего вождя общины ответили торжественным заявлением. Они объявили, что принимают за истину тот смысл статей, установленных парламентом, какой передан им общим решением церкви и общим обычным толкованием учителей их церкви. Но прения о церковных делах были внезапно прерваны. Еще раньше общины отложили разрешение всех пошлин до исправления вреда, причиненного незаконным их взиманием, и призвали к ответу их откупщиков; те явились, но отказались отвечать, приводя как основание отказа приказ короля. Палата выразила намерение протестовать, но тут спикер объявил, что получен приказ отсрочить заседание. Очевидно, предстоял роспуск, и долго сдерживаемое негодование выразилось в бурной сцене.
Спикера не отпускали с места, а в это время Элиот, все еще придерживаясь великого начала ответственности министров, изобличал нового казначея как виновника этой меры. «Никто еще, — заявил он (и последующие события придали грозный смысл его словам), — не пытался силой распускать парламент без того, чтобы последний в конце концов не сокрушил противника». Двери были заперты, и, несмотря на протесты спикера, на повторный стук пристава у дверей и на возрастание смятения в самой палате, громкое одобрение поддержало Элиота, когда он в последний раз защищал свободу Англии. Рядом решений общины объявили «явным врагом королевства и общего блага» всякого, кто станет вводить церковные новшества, а также всякого министра, который будет взимать налоги, не разрешенные парламентом; всякий подданный, добровольно подчиняющийся незаконным действиям и требованиям, был объявлен «предателем свободы Англии и врагом отечества».