перерыва проговорили об этих своих странных отношениях. С тех пор прошло двадцать лет, а он едва ил не дословно помнит тот разговор. Возможно, потому, что он стал одним из главных в его жизни.

Правда, вспоминать его он не слишком любил, слишком много горьких, но справедливых истин о себе тогда выслушал. Но не любить вспоминать, совсем не означает забыть, прозвучавшие тогда слова сильно перепахали его сознание. Нет, он не встал на позиции Каманина, но что-то кардинально поменялось в нем, он уже не мог с тем же пылом, уверенностью и апломбом защищать свои позиции. Он вечно проигрывал ему в спорах, хотя к некоторым из них готовился, как к защите диссертации или точнее, как к последней речи подсудимого, от которой может зависеть его срок. Но это мало ему помогало, железные аргументы, которые он так тщательно подготавливал, разбивались, как хрупкий хрусталь. И сейчас он опасался, что и в этот визит все повторится. И он уедет отсюда в очередной раз в растерянности и сомнениях, которые затем придется долго преодолевать.

Нежельский остановился, огляделся вокруг себя. Замка уже не было видно. Незаметно для себя он далеко удалился от него. Надо возвращаться, а то еще начнут его искать. Да и вообще, что ему делать в этом пустынном месте.

Он пошел назад и почти сразу же увидел, что ему на встречу идет Рута. Из всех жен и возлюбленных Каманина более всего он симпатизировал именно ей. И завидовал, что она досталась ему. Это было еще одним обстоятельством, которое накладывало отпечаток на их отношения.

— Решили прогуляться, Иван Михайлович? — остановилась Мазуревичуте при виде его.

— Да, вот, захотелось посмотреть, что вокруг, — объяснил он.

— Вокруг ничего, — засмеялась женщина. — И как Феликс отыскал такое место?

— Вы не поверите, но я подумал точно о том же.

— Совпадение мыслей, чтобы это значило? — поинтересовалась Рута.

Нежельский с удовольствием смотрел на нее. Ему всегда очень нравился ее легкий прибалтийский акцент. И не только. Когда Каманин познакомил его с ней, он почти сразу же влюбился в нее. И испытывал немалые муки, что она принадлежит другому. Он знал, что и Руте известно об его чувствах, хотя они ни разу не обсуждали тему. Но она была слишком проницательной, чтобы не догадаться о таких вещах. Интересно, помнит ли она обо всем этом? Прошло все же немало времени.

— Пойдемте обратно, — предложила Мазуревичуте.

— Пойдемте, — согласился Нежельский. Ему было приятно пройтись с ней рядом. Почти, как тогда.

Было жарко, и они шли медленно.

— Знаете, Рута, я не предполагал вас тут встретить, — сказал Нежельский.

— Я и сама удивлена приглашением, — проговорила Мазуревичуте. — Здесь собрались жены, дети Феликса, а я не отношусь ни к тем, ни к другим. По сути дела я была его любовницей, к тому же не долго, всего полгода. У него потом таких было еще с пяток. Но их почему-то тут нет. Не понимаю, за что мне выпала такая честь?

— Он вас очень любил.

— Но и других он любил не меньше, — возразила Мазуревичуте.

— Не думаю, — не согласился Нежельский. — Значительная часть вашего романа прошла перед моими глазами.

Рута бросила на мужчину быстрый взгляд и снова стала смотреть на дорогу. Нежельский догадался, что она вспомнила об его тогдашних чувствах к ней. Ему стало неловко. Надо увести разговор в другую плоскость.

— Я слышал, вы стали депутатом сейма?

— Стала, — грустно подтвердила она.

— Как-то вы это сказали безрадостно.

— Когда-то Феликс мне говорил, что глупость, мерзость, подлость и двуличность человеческой личности границ не знает. И чем выше забирается человек по социальной лестнице, тем сильней проступают в нем эти черты. И я сейчас воочию вижу подтверждение его слов. И нередко ощущаю растерянность от непонимания, что делать в том или ином случае. Я часто перечитываю его трактат «Свобода за человек, человек против свободы», но все равно ничего не могу изменить. Меня охватывает отчаяние и пессимизм, начинаешь соглашаться с его выводом, что все безнадежно. Вот я и думаю, стоит ли в таком случае сохранять статус депутата. Однажды он мне сказал, что наша жизнь на девяносто процентов состоит из тоски ожидания. И самое страшное, что может с нами случиться, — это целиком в нее погрузиться. Меня все сильней преследует ощущение, что именно это и происходит со мной. Но ждать-то нечего, я это понимаю все ясней. Теперь вы знаете, дорогой Иван Михайлович, что меня мучит.

— Такие чувства начинают мучить многих, кто общался с Феликсом. Это плата за близость к нему.

— Вас тоже посещают такие переживания?

— Будто вы этого не знаете, Рута.

— Знаю, — подтвердила Мазуревичуте. — Я хочу вам задать вопрос. — Она замолчала и посмотрела на своего собеседника.

— Вас что-то смущает? — спросил Нежельский.

— Возможно, это делать не следует.

— Помните, как любит говорить Феликс: если это делать не следует, это надо обязательно сделать.

— Помню, — сказала Мазуревичуте. — Я хочу спросить вас, Иван Михайлович: почему вы здесь оказались? Мне казалось, что вы не захотите сюда приехать.

— Почему у вас возникло такое предположение, Рута?

— Я помню ваши с ним разговоры, Феликс постоянно хотел, чтобы я на них присутствовала. Вы все время проигрывали споры с ним. И сильно переживали эти проигрыши. Я даже полагала, что все эти годы вы с ним не встречались?

— В чем-то вы правы, последние лет пять мы, в самом деле, мало виделись. Он стал еще нетерпимей, еще жестче, он совсем меня перестал жалеть. Мог обозвать самыми обидными словами.

— Тогда почему вы здесь?

Несколько минут Нежельский шагал молча.

— Я приехал, чтобы дать ему последний и решительный бой, чтобы окончательно подвести итоги наших отношений. Учитывая наш возраст, нельзя исключить, что другой возможности сделать это нам судьба не предоставит. И мне кажется, что Феликс желает того же. Я прочел этого в его взгляде.

— Я слышала, что у него не очень хорошо со здоровьем.

— Это так. Тем более это сделать необходимо.

— А если вдруг…

Они, не сговариваясь, остановились и посмотрели друг на друга.