— Слуцкий должен знать, — подсказал Ягода, и Серебрянский с омерзением догадался, что за месяц после ареста привычка подкидывать обвинения бывшим подчиненным превратилась во вторую натуру низвергнутого наркома. — Но Слуцкий не имеет права их называть без прямого приказа товарищей Ежова или Агранова.

— Не вопрос, — отмахнулся Мешик, записывая слова о Чеботареве в связи с операцией «Канкан». — Я разберусь, где кончаются ваши агентурные игрища, а где начинается очковтирательство. Оперативная разработка фашистского шпиона в советской тюрьме относится к прерогативе контрразведки, какого фига ИНО полез не в свои дела?

Ягода промолчал, Серебрянский напомнил, что к началу «Канкана» уехал в Испанию и не в курсе, как принимались решения в ИНО. Подполковник задал несколько технических вопросов, дал расписаться на бланке обоим. Серебрянский попрощался. Ягода не шелохнулся.

В тот день через допросную в Лефортово прошли многие, стопка исписанных бланков протокола очной ставки еще больше расперла толстый том уголовного дела. Эйхманс, Кацнельсон, Агранов, Заковский, Реденс, Леплевский в один голос топили Ягоду и открещивались от его обвинений. Кто-то без особых эмоций, кто-то с возмущением, но практически все — с затаенным страхом. Комиссары госбезопасности внутренне дрожали перед подполковником, точнее говоря, перед силой, которую он олицетворял, — всесокрушающей мощью НКВД, безжалостной, если прикажут, по отношению к собственным солдатам и генералам.

Совсем по иному сценарию прошло свидание с Семеном Фириным, ранее служившим в управлении лагерей. Едва конвойный втолкнул его в камеру, тот вонзил в Ягоду указующий перст и разразился длинной тирадой, повествуя о приказе наркома создать в одном из учреждений ГУЛАГА несколько боевых групп из авторитетных уголовников-головорезов для государственного переворота в стране. По команде Ягоды Фирин должен был переправить боевиков в Москву с заданием уничтожить руководителей партии и правительства, а также захватить важнейшие объекты.

Конспектируя словесный поток разоблаченного врага народа, Мешик вдруг узнал в программе заговорщиков Апрельские тезисы Владимира Ильича. Банки, почта, телеграф, правительство. Воистину бессмертные идеи!

— Готов выступить на открытом процессе и сорвать маску с контрреволюции, гражданин следователь! — гаркнул Фирин и подмахнул протокол, не читая. — Рассчитываю на снисхождение за содействие органам госбезопасности!

— Будет тебе снисхождение… Увести!

— Спасибо, гражданин подполковник. Я ж все же не чужой…

От наивности последней реплики усмехнулся даже мрачный Ягода. Сломленный Фирин цеплялся за иллюзии, как утопающий за соломину. Когда его увели, Мешик шагнул к Ягоде и без разговоров отвесил зуботычину. Это еще не интенсивный допрос, только предупреждение, что особые методы не заставят себя ждать.

— Издеваешься?

Удар левой.

— Клевещешь на честных сотрудников НКВД? Кроме Фирина, — оговорился подполковник. — Признавайся, кто действительно в твоей шайке?

— Понятно… Какие обвинения пустить в ход, а что придержать на потом. Гражданин следователь, позвольте дать вам совет…

— Мне от тебя не советы, а показания нужны. Правдивые!

Ягода вытер губы.

— Будут показания. Сейчас. А пока — совет. Решите с начальством, кто в очереди на арест. На того и пишите мои признания.

— Ты мне не указ, что делать. Кто входил в твою преступную организацию? Ну? Быстро!

Арестант неожиданно распрямился, не вставая с табурета. На миг на его унылой физиономии промелькнула тень некогда всесильного главы НКВД, вершителя миллионов судеб.

— Никто. Потому что никакой организации не было. Агранов просто подлец-лизоблюд, Слуцкий не более чем жалкое подобие Артузова, но вряд ли они шпионы и заговорщики. Я неугоден кому-то наверху. Возможно, Самому. Ежов исполняет его приказ вашими руками. Я подпишу любые признания без пыток, так как плохо переношу боль. Затем вы меня расстреляете. Договорились?

— Нет.

Мешик наклонился близко к арестанту, едва не касаясь лица Ягоды. Тот отодвинулся назад, насколько мог это сделать, будто приготовился ударить головой.

— Нет, Генрих Григорьевич. Ваше дело настолько важное, что меня не поймут, если обойдусь без интенсивного допроса. Время терпит. Подумайте до завтра, что скажете, когда начну спрашивать по-настоящему.

Ягоду увели. Подполковник устало сгреб бумаги. Расследование продвигалось по законам театральной интриги. Арест и допросы были только первым актом пьесы. В ней наметились основные сюжетные линии, коим предстоит дойти до логического конца. Фамилия капитана Чеботарева, затерянного позади высокопоставленных руководителей ГБ, подобна ружью на стене. Если верить Станиславскому, это ружье непременно должно выстрелить.

Глава 10. Ромео и Джульетта

Впервые в жизни пересекаю границу цивилизованно — с паспортом и через пограничный пост. Меня вообще впечатляет эта сторона работы в разведке. Из СССР люди уезжают редко, проходят долгую процедуру получения загранпаспорта. В отвратительно воняющем трюме парохода, доставившем меня в Гамбург, паспорт никто не спросил. А тут за кордон — запросто. Приказ, короткий инструктаж — и мы катим на служебном «хорхе» в сторону Чехословакии. По легенде, направляемся на завод «Шкода» с деловым предложением, оттого нам троим выделено респектабельное авто с приятным запахом кожи в салоне.

Дюбель крутит баранку. Его крепкий затылок от избытка здоровья поделен горизонтальной складкой, сверху декорирован полями легкой летней шляпы. Мы уже не в школе, и я знаю его настоящую фамилию — Маер, а также записанную в документах. Естественно, они не совпадают, как и у меня. Обер-лейтенанту Лемке, обладателю язвы желудка и совершенно неарийской носатой внешности, некий шутник оформил аусвайс на фамилию Кацмана, что привлекло нездоровое внимание на германской стороне.

Машину не обыскивают. Особый инвентарь упрятан глубоко и надежно, но не бывает тайников, что невозможно найти. Чех заставляет открыть багажник и шевелит усами, принюхиваясь. Усы не обнаруживают предосудительного багажа.

Далее начинается Судетская область, чрезвычайно похожая на Северную Баварию. Те же аккуратные домики в немецком стиле, вывески на немецком языке, невысокие горы, скорее даже — холмы. Дюбель крутит толстой шеей. Он уроженец Судет, такой же фольксдойче, как и другие наши однокашники.

Офицер не намерен разглядывать чешские красоты, для него это пустая трата времени. Сожрав что-то диетическое из термоса, Лемке объявляет обсуждение задания. Дюбель тут же попадает пальцем в небо.

— Почему бы нам не грохнуть Готвальда, герр обер-лейтенант? Сниму его с крыши из снайперки, все дела.

С заднего сиденья улавливаю раздражение командира еще до того, как он начинает сопеть.

— Каким местом слушали приказ, рядовой? Никаких убийств с профессиональным почерком! Вы что думаете, ефрейтор?

Вообще-то, мы с Дюбелем слишком низкие чины, чтоб думать в присутствии офицеров.

— Осмелюсь предположить, герр обер-лейтенант, Готвальд не лучший объект. Он на виду, охраняется коминтерновцами и, наверно, людьми НКВД. Как бы случайно его убрать не выйдет.

— Верно. Продолжайте.

Данке! Я приравнен к мыслящей фауне. Теперь сопит Дюбель. Его роль демонстративно ограничена — нажимать на спуск и крутить баранку. От этого рядовому обидно.

— Ликвидация Готвальда приведет к тому, что Москва назначит другого главой чешских коммунистов. Всех