Во дворе было полно школьников.

Стайка девчонок лет одиннадцати-двенадцати играла в «классики», расчертив их мелом на асфальте. Несколько парней из девятых и десятых классов, отойдя подальше, за угол школы, курили. Мелкотня носилась в догонялки. Кто-то читал учебник. Кто-то книгу. Несколько раз я поймал на себе заинтересованные взгляды девчонок и оценивающие пацанов. Однако никто к новенькому не подходил, а моя единственная знакомая — Таня Калинина осталась в классе, учить домашку к очередному уроку, видать, накануне совсем не до этого было.

— А ну стой, очкарик! — услышал я чуть гнусавый голос Длинного (почему они все гнусавят, специально, чтобы противнее было?).

Жертва — белобрысый пацан лет десяти-одиннадцати, в серой школьной форме и очках с толстыми стёклами покорно замер. Я видел, как он хотел незаметно проскользнуть за спинами неприятной компашки, но один из подпевал Длинного заметил маневр и толкнул солиста в бок.

— Иди сюда.

Пацан сделал два шага к своему мучителю и остановился. Даже не думал, что это меня так заденет, но прямо по сердцу резануло, когда я увидел, как за стёклами его очков блестят слёзы.

— Мамка денег сегодня дала? — продолжал Длинный.

— Дала, — шёпотом ответил малёк.

— Сколько?

— Гривенник… — ещё тише.

— Тебя мамка не учила, что врать старшим нехорошо?

Подпевалы заржали. Длинный самодовольно ухмыльнулся. Мне это всё надоело.

Незаметно для всех я очутился за спиной Длинного (он и впрямь был длинный, выше меня на полголовы) похлопал его по плечу:

— Отцепись от малька, Длинный.

— Чего? — Валентин повернулся ко мне. — А, новенький. Стой, где стоял, новенький. Целее будешь.

— Тебя как зовут, малёк? — спросил я у белобрысого мальчишки.

— Дима, — ответил тот тихо. — Дима Малышев.

— Ты в школу шёл, в класс?

— Да.

— Вот и иди.

Он неуверенно посмотрел на меня, перевёл взгляд на Длинного.

— Иди, иди, — сказал я ласково. — Я разрешаю. И не бойся, никто тебя больше не тронет.

— Вот так хочешь? — вкрадчиво осведомился Длинный.

Видя, что внимание его врага переключилось на меня, Дима тихонько попятился. Но, молодец, не убежал, остановился чуть в стороне, наблюдая за развитием событий.

— Ага, — сказал я. — Вот так.

— Тогда с тебя рубль. Этот малёк мне рубль должен. Теперь его долг на тебя перешёл.

— Ру-убль? — протянул я.

— Ага.

— Завтра, — сказал я. — Или послезавтра. Спросишь у Пушкина Александра Сергеевича.

— Ты не понял, козёл, — Длинный протянул руку и попытался взять меня за грудки.

Ну, это совсем просто, если не бить.

Правой рукой берём противника за запястье, переносим локоть ему за плечо, подставляем правую ногу и резко поворачиваем локоть на себя, одновременно, заламывая противнику кисть левой рукой.

Раз-два, и Длинный падает на спину.

Я упираюсь ему коленом в грудь и заламываю запястье так, чтобы почувствовал. Он пытается вырваться, но это бесполезно, — я намного сильнее.

— Больно! — вопит он. — Пусти!

— А вы, шакалы, — я чуть поворачиваю голову к подпевалам, один из которых делает неуверенный шаг вперёд, — кто рыпнется, ноги из жопы повыдёргиваю.

В моём голосе — металл. Такой, что им можно запросто рубить железные рубли.

Шакалы это слышат и благоразумно отступают. Всё правильно, так и должно быть, — шакал с хорошей чуйкой сразу понимает, когда добыча превращается в хищника.

— Пусти, сука! — уже не вопит, а шипит Длинный. — Пусти, хуже будет?

— Хуже — это как, так? — спрашиваю я, усиливая залом.

— А-а-а! Руку сломаешь!

— Запросто. На хрена тебе рука, скажи, пожалуйста, у маленьких и слабых деньги отнимать?

Длинный молчит, рожа красная, в глазах слёзы пополам с ненавистью.

— Значит, так, — говорю. — Повторяй за мной. Сергей Петрович, клянусь жизнью своей матери, что больше никогда не обижу слабого.

— Да пошёл ты… мой отец тебе устроит весёлую жизнь, обещаю, сволочь…

Надо же, упорный. Ну тогда так.

В два движения переворачиваю его лицом вниз. Заламываю классическим приёмом руку в плече, хватаю за волосы, тычу лицом в пыльный и грязный асфальт:

— Ещё раз. Повторяй за мной. Сергей Петрович.

— Сергей… Петрович.

Ага, дошло кажется.

— Клянусь жизнью своей матери.

— Клянусь… жизнью своей матери…

— Что больше никогда не обижу слабого.

Он покорно повторяет.

— Вот и молодец. Теперь свободен.

Я его отпускаю, поднимаюсь. Длинный встаёт, не глядя на меня уходит, держась за руку. Отойдя на несколько шагов, оборачивается.

— Ты ответишь, — слышу я. — Это я тебе точно обещаю.

— Я-то отвечу, — говорю. — Но ты клятву дал. Не забывай об этом. Сначала будет трудно, но потом полегчает, тоже обещаю.

Шакалы неуверенно топчутся на месте, они совершенно не понимают, что им теперь делать.

— Брысь отсюда, — говорю чётко и внятно.

Пятятся, поворачиваются, исчезают.

Дима Малышев восторженно смотрит на меня.

Я улыбаюсь ему, подмигиваю, треплю по плечу, и мы вместе идём в школу. Звенит звонок. Большая перемена закончилась.

На уроках Длинный уже не появился. Шакалы бросали на меня опасливые взгляды, шептались по углам. К концу занятий вся школа знала, что произошло, о чём мне и поведала моя соседка Таня Калинина.

— Зря ты с Длинным связался, я же говорила про его папаньку. Жди теперь неприятностей. Блин, даже не знаю, что делать… У тебя отец кто?

— Начштаба Кантемировской