– Так что все, оказывается, проще пареной репы, – подвела черту Эмили, восседая в накинутом на плечи крахмальном халатике возле больничного ложа. – Вэри симпли. Есенин повесился, потому что курил травку. Швейцар по той же причине чуть не задушил тебя. И ни к чему изобретать велосипед. Андэстэнд?

Вадим верил и не верил. Он помнил, что волна психоза накатила на желтоволосого, когда тот раскрыл портсигар. Но закурить не успел! Или сам вид нашпигованных чудо-травой бумажных гильз действовал на него одуряюще? Вадим слабо разбирался в наркологии, поэтому не хотел делать скоропалительных умозаключений.

– Гадость эту он привез с собой летом, когда вернулся из поездки в Грузию и Азербайджан, – развивала свою мысль Эмили. – Помнишь, его приятели говорили, что именно тогда у него начались обострения?

Вадим, облокотившись на подушку, ритмично кивал, как заводной болванчик, но ничего не говорил. Аргументы, приводимые Эмили, выглядели убедительно, однако было немало такого, чего они не объясняли. Желтоволосый не походил на наркомана – Вадим насмотрелся на них на фронте, где «кошкой», как называли тогда кокаин, баловались и солдаты, и офицеры. Портсигар был заполнен самодельными папиросами под завязку, а вот найденная при повешенном пачка «Сафо» с изображением полногрудой курильщицы оказалась почти пустой. Именно «Сафо» он пытался вытащить тогда в палате у Вадима, перед тем как увидел за окном Черного Человека.

И как быть с двумя другими случаями, между которыми Менжинский усмотрел взаимосвязь? Они не укладывались в общую картину. Это что же – убийца Котовского и хирург, оперировавший Фрунзе, смолили одну и ту же галлюциногенную солому? Или каждый из них разжился какой-то своей?

Хренотень, да и только! Мясные пирожки с яблоками, как любил выражаться Вадимов друг и сослуживец Макар Чубатюк. Если Мейера Зайдера еще можно представить пристрастившимся к куреву из акации, то всеми уважаемый профессор Розанов, воля ваша, с наркозависимым никак не ассоциировался. И почему все три громкие смерти случились подряд, одна за другой, в тот период, когда хребет подпольной наркоторговли начали уже переламывать?

Безответные вопросы роились в голове Вадима, жужжали как пчелиный рой. Он не посчитал нужным скрывать их от Эмили.

Она выслушала насупленно – ей не понравилось, что он своими суждениями рушит ее стройную и такую последовательную теорию.

– Факинг хэлл! Как же ты любишь все усложнять… По мне, нет между этими случаями никакой связи, перемудрил наш Рудольфович.

– Я тоже сначала так думал. – У Вадима зачесалось в боку, он шкрябнул там рукой, наткнулся на корсет, сморщился. – Но теперь думаю по-другому. И мне стыдно возвращаться в Москву с сырой версией, из-за которой нас в лучшем случае на смех подымут…

Он замолчал, поерзал на кровати, чтобы унять зуд. Не помогло.

– И как ты собираешься эту версию проверять? – допытывалась Эмили.

– Надо переговорить с Р-розановым и Зайдером.

– Ты разве не читал протоколы допросов? Там все написано черным по белому.

– На допросах они не факт, что были откровенны. С ними надо полегонечку, неофициально, на лисьих лапах… Я бы попробовал, но меня р-раньше середины января отсюда не выпустят.

Эмили с минуту подумала, пошуршала полами халатика, затем высказала следующее:

– Лежи, выздоравливай. Я отправлю Зубоглота в Харьков: Зайдер сидит там в доме предварительного заключения, ждет суда.

– А сама? В Москву, к профессору?

Вадима охватило радостное предчувствие: неужели фискалы разъедутся и позволят ему хотя бы два-три дня побыть без пригляда?

Однако Эмили не оставила от его упований камня на камне.

– Я не имею права уехать, пока ты не выздоровеешь. Ай хэв инструкшн. Буду тебя навещать… Что принести завтра?

С чего это она стала такой заботливой? Не дерзит, смотрит будто сквозь дымку, титьки свои немаленькие выпячивает… Влюбилась, что ли? Вот будет номер!

Едва она вышла из палаты, как Вадим стал остервенело ворочаться с боку на бок, чтобы унять сводившую с ума чесотку. Резкие движения причиняли боль, но терпеть пытку корсетом было невыносимо.

Его воспаленный взгляд упал на прямоугольник окна, да так и прикипел к нему. В палате горела стосвечовая лампа, а на улице уже сгущался сумрак, возле больницы зажглись фонари. Палата Вадима помещалась на втором этаже, рядом с ней к наружной стене была прикреплена пожарная лестница. И на этой лестнице – а где ж еще? – стоял человек. Вадим видел лишь часть его лица – половинку черного блина, прикрытую поднятым воротом и опущенной на нос кубанкой. Человек подглядывал в окно.

Вадим сдернул себя с кровати. Это был опрометчивый поступок, потому что слева, повыше селезенки, заломило так, что ни вдохнуть ни выдохнуть. Он скрючился, уперся ладонями в подоконник и постоял закорюкой, пока не отпустило.

А когда разогнулся и поднял голову, в окне уже никого не было.

Покатилось колесо под горку, все разгоняясь и разгоняясь. Проинструктированный Вадимом, Горбоклюв уже вечером 2 января отбыл в Харьков. Руководство тамошнего ДОПРа было оповещено, что едет сотрудник ОГПУ, но более никто об этом не знал. По приезде Петрушку должны были подсадить в камеру к Зайдеру под видом уголовника, арестованного за аферы с фальшивыми рублями. На бандита он не тянул, а вот личина жулика была ему вполне под стать. Он должен был в максимально короткие сроки сойтись с Зайдером и выведать у него подробности убийства Котовского, а заодно прощупать на предмет употребления наркотиков. Для этой цели ему выдали из милицейского хранилища конфискованный на Лиговке пакетик кокаина и обучили обращению с ним. Причем служащий угро, показывавший Горбоклюву, как правильно нюхать торч при помощи гусиного пера, делал это так виртуозно, что возникала нездоровая догадка: не достигнуто ли это умение методическими упражнениями?

Кроме того, засланец получил в распоряжение модернизированный аппарат, известный под названием «телеграфон» и год назад поступивший в продажу в Германии. То был фонограф нового типа – запись звука осуществлялась на стальную проволоку, что обеспечивало куда лучшее качество, чем при использовании пластинок. Прибор имел электрический усилитель и динамический микрофон вместо громоздкого рупора. Предполагалось, что Горбоклюв скрытно установит это устройство в камере в отсутствие Зайдера и будет включать для фиксирования наиболее важных разговоров.

Оснащенный по последнему слову техники, Петрушка