образование: так, например, институтские профессора-физиологи должны были производить постановку дыхания у студентов137. Видную роль в работе института на раннем этапе играли известные врачи – отоларинголог и дефектолог Михаил Богданов-Березовский, а также логопед и дефектолог Давид Фельдберг.

Всеволодский утверждал, что именно возглавляемому им Институту предстоит наконец-то создать «научное „искусство слова“ и освещенную искусством „науку слова“»138. Участие на раннем этапе Льва Якубинского, покинувшего должность ученого секретаря института в начале 1919 года139, и особенно Льва Щербы, занявшего его место, сыграло в истории института важную роль. Разработка нескольких более узких тем должна была способствовать достижению заявленной цели. Сюда относилось: установление начал правильного русского произношения, изучение влияния войны и революции на русский язык, а также исследования мелодии речи140. Работа над последней темой – мелодией речи – служит ярким примером того, как сотрудники института постепенно нащупывали основания для междисциплинарных исследований. Проект изучения мелодии речи был выдвинут Всеволодским-Гернгроссом 14 ноября 1918 года, практически одновременно с началом работы института141. Однако вероятно, что обращению к теме изучения мелодии речи способствовал лингвист Лев Щерба142. Так или иначе, эта тема вызывала горячий интерес Всеволодского-Гернгросса143, что становится понятным, если обратиться к поискам практиков звучащего художественного слова в предыдущие полтора десятилетия.

Театральная работа Юрия Озаровского, старшего коллеги и учителя Всеволодского-Гернгросса, служит наглядным примером того, как проблема мелодики постепенно заняла одно из центральных мест в перформативных практиках. Автор «Аполлона» и других символистских журналов, коллекционер и историк, погруженный в материальную среду ушедших эпох, Озаровский был характерной фигурой русского модернизма144. Как режиссер он стал известен благодаря постановкам древнегреческих трагедий на сцене Александринского театра, в частности «Ипполита» Еврипида (1902) и «Эдипа в Колоне» Софокла (1904)145. Античные спектакли Озаровского не только представляли собой реставрацию древнегреческого театра, но и давали воплощение его идее о музыкализации драматического спектакля и, конкретно, музыкальной речи: в спектаклях Озаровского участвовал хор, который, как и положено, появлялся на сцене разделенным на два полухория (ил. 5), которые ритмично двигались по сцене и переговаривались друг с другом стихами. Кроме того, Озаровский был автором книги «Музыка живого слова: основы русского художественного чтения», в которой вводилось понятие «декламационной музыки», и его идеи были продолжены в исследованиях его ученика Всеволодского-Гернгросса в области интонации, а также в работах музыковедов, включая Леонида Сабанеева (автора понятия «музыка речи»146) и Бориса Асафьева, в экспериментах композитора Михаила Гнесина в области музыкального чтения и т. д.

Ил. 5. Сцена с участием хора в спектакле «Ипполит» Еврипида (Александринский театр, реж. Ю. Озаровский; 1902). Источник: Ежегодник императорских театров. Вып. VIII. Сезон 1902–1903 г. [1905]. С. 31.

Авторов всех этих теоретических и практических работ связывала идея схожести природы и законов музыки и звучащей художественной речи (будь то авторское чтение стихов, исполнительская декламация или сценическая речь). Можно сказать, что эта предпосылка была общей для многих речевых эстетик начала ХX века, и ее безусловно разделял Всеволодский-Гернгросс, поддержавший научное изучение мелодии речи (этой темой он сам занимался с середины 1910‐х годов147). Точно так же и коллективная декламация, о которой более подробно речь пойдет в главе 3, неизменно будет рассматриваться как музыкальное творчество. В своих статьях 1920‐х годов Эйхенбаум часто полемизировал с Озаровским, считая его тексты невразумительными и лишенными научности. Но при этом, попав в 1919 году в Институт живого слова, он вошел в научный проект, который во многом продолжал, развивал и уточнял идеи Озаровского. Сам Всеволодский-Гернгросс в 1919 году возглавил в Институте живого слова работу декламационной студии, занимавшейся как раз коллективной декламацией. Кроме того, в ИЖС он вел курс «Музыка речи», а на практических занятиях использовал фольклорный материал и обращался к традициям устного сказительства, как правило, соединяющего поэзию с напевом.

Полноценная работа над темой мелодии речи началась в институте в конце зимы – начале весны 1919 года, когда к работе приступила Комиссия по мелодии речи. По инициативе Льва Щербы к работе комиссии присоединились молодые специалисты, члены объединявшего формалистов Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗ) – литературовед Борис Эйхенбаум и лингвист Сергей Бернштейн148. Оба они уже занимались разработкой этой темы до приглашения в Институт живого слова.

Помимо составления библиографии и выступлений с докладами по профильной теме комиссии в рабочих планах ее членов значились лабораторные записи и записи «речевой мелодии при исполнении актерами драматических отрывков», которые могли производиться в Лаборатории экспериментальной фонетики при Первом Петроградском университете и – несколько позже – в созданной в ИЖС отофонетической (позднее – фонетической) лаборатории149. Именно в рамках работы Комиссии по мелодии речи в феврале 1920 года Сергей Бернштейн начнет записывать на фонограф чтение стихов современными поэтами150, а также народную рецитацию. В 1920 году также были сделаны записи поэзии и прозы в исполнении Вс. Всеволодского-Гернгросса (апрель) и его студии (декабрь).

Голос в стихах

Интерес Эйхенбаума к мелодике стиха возник в 1917 году, когда, по собственному признанию, он «занялся теорией стиха и прозы и особенно – вопросами слуховой филологии (Ohrenphilologie)»151. Направление «произносительно-слуховой филологии» было провозглашено немецким филологом Эдуардом Сиверсом как альтернатива «визуальной филологии» («Augenphilologie»). Согласно Сиверсу, во время создания стихотворения его автор находится под «воздействием одного из общих суггестивных мелодических представлений», которое сильно влияет на выбор лексики и размера стиха, что и регулирует ритмичность и мелодичность произведения. Таким образом, поэт не только вкладывает в стихотворный текст содержание, но и придает ему четкую звуковую форму. Поэтому, по мнению ученого, только сам поэт в состоянии безошибочно воспроизвести свой текст:

Лишь в редких случаях ценитель, равно как и теоретик, будет располагать счастливой возможностью слышать такое [поэтическое] произведение в том оформлении, в каком оно произносится самим поэтом…152

Сиверс считал, что задача чтеца в таком случае – выявление и воспроизведение ритмико-мелодических качеств текста, под влияние которых он попадает при чтении153. Предметом исследования Сиверса стала мелодия речи, а проводимые массовые эксперименты с участием чтецов-любителей привели его к выводу, что существует постоянная, заложенная в тексте самим его автором, мелодическая интерпретация154.

Владимир Шкловский был первым, кто в 1917 году обратил внимание русских ученых на работы Э. Сиверса, описав их основные тезисы в статье «О ритмико-мелодических опытах проф. Сиверса»155. Эйхенбаум часто ссылался на исследования Сиверса в