Синий, желтый, зеленый.

Мы находимся далеко от вокзала, где встретились, вы и я. Далеко от аэропортов и общественных пианино. Наверное, вы почти жалеете, что задали свой любимый вопрос: что человек вроде вас здесь делает? Но если вы думаете, что я отвлекся, потерял нить рассказа со всеми этими самолетами, глухими богами, сиротами, картинами — а скоро и девушками с цветочными именами, — это значит, вы всё воспринимаете буквально. Если приглядитесь изо всех сил, то увидите то же, что и я пятьдесят лет назад.

Синий, желтый, зеленый.

Вы не поймете, что любуетесь «Звездной ночью», если прижметесь носом к картине. Так что потерпите. Позвольте мне перегонять и дальше цвета моей ночи.

~

На уроке физкультуры я выплыл из медпункта, словно призрак, и Рашид сухим взмахом тут же показал на скамейку.

— Только не ты, — сказал он, пока остальные бегали кругами по двору.

Я сел рядом с Момо, которому не втолковывали никогда никакой культуры, даже физической. Рашид наблюдал за учениками, хлопал в ладоши и кричал мелодичным голосом: «Вперед, вперед», но его «вперио-о-о-од, вперио-о-о-од» не давали никакого результата. Но Рашид не давил авторитетом. Он знал, что преподает классу титанов, приговоренных носить на плечах вселенную за то, что бросили вызов богам. С таких не требуют еще и быстро бегать.

Единственным, кто выкладывался на полную, кто всей душой отдавался делу, был Проныра. Он бегал от одной группы к другой, замедлял ход, чтобы его догнали, и ускорялся снова. Когда остальные нарезали десять кругов, он выдавал пятнадцать. Час торговли. Именно в этот момент Проныра собирал деньги, обещания, просьбы, выставлял все это на виртуальный рынок, прикидывал в уме, продавал, покупал, поднимал цены, выставлял на аукцион общественный труд, безделушки, цветные чернила, шоколадки, крохотные монетки и купюры. Проныра все запоминал. Никакими предметами во дворе не обменивались, поскольку поодаль стоял Лягух, время от времени подпрыгивая с угрожающим видом. Все операции проворачивались позже, в прикосновениях, столкновениях, балете рук, прячущих и передающих товар и валюту по углам коридоров, в очередях, под партами и столами. Участники подпольной, тайной сети прятались за невинными масками ангелочков.

Между двумя «вперио-о-о-од» Рашид подошел и сурово посмотрел на меня.

— Ты, кажется, пытался сбежать. И, кажется, тебя поймали за восемь километров отсюда через час. Я очень разочаровался, когда узнал. — Он оперся ступней на скамейку, совсем рядом со мной, и наклонился, чтобы завязать шнурок. — Восемь километров в час, — прошептал он. — Если хочешь убраться отсюда, придется бежать быстрее.

Аббат ничего не сказал. Он видел меня за завтраком и не упомянул побег. Он даже улыбнулся. Но когда Лягух дал свисток, остановив урок физкультуры, на втором этаже открылось окно. Сенак встретился со мной взглядом и медленно кивнул.

В кабинете он все еще стоял у окна, прижав глаз к подзорной трубе. Сенак показал на три черные точки, дрейфующие на ветру, следующие за потоками воздуха.

— Малыш-бородач учится летать. Впервые его родители упорхнули настолько далеко от гнезда. Я уже год за ними наблюдаю. Они гнездятся под уступом над приютом. Великолепное зрелище, не правда ли? А ты знал, что в Пиренеях всего несколько пар бородачей? Этот вид на грани исчезновения. Очень хрупкий. При малейшем происшествии они покидают гнездо.

Он отложил трубу, сел за стол и свел пальцы под подбородком этого странного моложавого лица, на котором только глаза казались старыми, а все вокруг выглядело розовым, плотным, пышущим здоровьем. Сенак всегда был безупречно причесан и выбрит — его щеки, благословленные каплями одеколона, горели от бритвы.

— Я много молился за тебя, Джозеф. Я просил Бога указать мне, где я ошибся. Что я сделал не так в тот вечер, когда позвонили из жандармерии, когда приют «На Границе» публично осквернили, предав огласке побег одного из нас.

— Дело не в вас.

— Что?

— Дело не в вас, месье аббат. Это все Ля… Месье Марто.

— Ах да, глупая история. По нему не скажешь, но я знаю, что месье Марто сильно огорчился. К счастью, жандармы привыкли к подобным небылицам.

— Он напал на меня из мести!

— А с чего ему мстить? С чего ему злиться на тебя?

Потому что я соврал насчет синяка под глазом. Потому что дело было не в душевых, которые вы заставили его драить.

— Джозеф?

— Я не знаю…

— Ты видел месье Марто в тот вечер? Вот как я сейчас смотрю на тебя?

— Нет.

— Подведем итог. Ты не ранен. Ты не видел месье Марто. И у него нет причин на тебя злиться. Так?

— Да. Да, месье аббат.

— А может, ты все это выдумал? У тебя ведь была горячка.

— Я… я не знаю.

Сенак глубоко вздохнул. Его лежащие — нет, прижатые к столу — руки затряслись.

— Я задал простой вопрос. Может, ты все это выдумал? Да или нет?

— Да.

— Ну вот. Ты все выдумал. Хорошо, что ты признался.

Руки аббата расслабились и погладили безупречную, без единой складки сутану.

— Если бы не мои хорошие отношения с властями, все могло бы обернуться гораздо хуже. А если бы они начали расследование? Ты об этом подумал? Мы ведь единственная семья для большинства твоих товарищей. Что с ними будет, если «На Границе» закроют? Ведь за этими стенами их никто не ждет, понимаешь?

— Да, месье аббат.

— Я ведь не ошибся, что доверился тебе?

— Нет, месье аббат.

— Надеюсь. Ты не первый, кто меня разочаровывает.

— Вы о Данни?

Не знаю, почему я упомянул это имя. Аббат тут же посуровел.

— Кто рассказал тебе о Данни?

— Остальные.

— И что они сказали?

— Что он умер.

— Не будь смешон. Данни не умер. В день прощения его грехов он вернется в лучах славы, шагая рядом с Христом. Теперь иди к остальным. Мне нужно сделать объявление.

Объявление должно было предупредить о визите некой важной персоны, одного из самых щедрых жертвователей епархии, от благосклонности которого зависела жизнь приюта. Однако объявления аббат так и не сделал: важная персона уже была на пороге приюта, когда мы спустились. Он приехал раньше благодаря «Триумфу GT6», припаркованному посреди двора. Машину невозможно было разглядеть: со всех сторон ее обступили сироты. В первый — и последний — раз я увидел аббата Сенака в замешательстве.

— Месье граф, я не ждал вас так рано. Меня даже не предупредили…

Ритм собирался войти в мою жизнь — тот самый ритм Ротенберга, Бетховена и «Роллинг Стоунз». Единственная вещь, которую разделяли и Бог, и дьявол, — ритм. В