кличка — «Философ». В прошлом неоднократно судимый, он с такими же друзьями, как сам, работу считал за «подлянку», гастролировал по городам, занимаясь в основном квартирными кражами. Последний раз их долго выслеживали. И все-таки поймали. Отстреливаясь, он ранил одного из работников милиции. И за это намотали ему на всю катушку — пятнадцать лет строгого режима. Теперь осталось отбывать год. Под конец срока перевели со строгого режима на общий, так как пошел на исправление: занимается в художественной самодеятельности, на гитаре «шпарит» исключительно. Мужик грамотный. Много читает художественной литературы. Вот только трудно избавляется от блатных слов. В беседе интересен. Не соскучишься.

Когда вошли в промзону, Кривошеев подошел к Василию Васильевичу, стоявшему у сварочной кабины, поглядел на него. Тот спросил: «Ты чего на меня так примитивно смотришь?» Лешка ответил: «Бригадир меня заряжающим к тебе ставит!» — «Ну и добро! — оживленно произнес Василий Васильевич. — Значит, сейчас «пахать» начнем! Не смотри, что я такой-сякой, сто раз мазаный и “ботаю по фене”. Я в людях разбираюсь. И дружбу ценю».

Подошел бригадир. Представил Василию Васильевичу Лешку. Сказал несколько слов им и отошел. Дед дал Лешке приспособление, показал, как надо вставлять в него ножки и спинку стула. Кривошеев сначала путался, на место ножек совал спинку, но дед терпеливо поправлял.

Осмыслив под старость лет свою непутевую жизнь, Василий Васильевич горько переживал за молодых людей, которые свободу меняли за рюмку водки, ленились работать, а попав в лагерь, оказывались под влиянием неких «проныр». «Проныра» уже несколько раз предлагал Кривошееву покурить анаши, когда тот получал посылку, совал какие-нибудь таблетки, от которых можно было получить кайф. Но, видя постоянное присутствие Василия Васильевича, отстал. Лешка с каждым днем незаметно для себя втягивался в работу, и теперь уже он торопил деда, а тот не снижал темпа. И к концу рабочего дня, сверяя показания сварщиков, гордился, что у них норма перевыполнена, да с отличным качеством. Выучившись на сварщика, Лешка через год заменил Василия Васильевича, сам стал каркасы варить, когда тому прозвенел звонок.

«Эх, Лексей, — на прощание горько вздохнув, произнес Василий Васильевич. — Коли бы мы на свободе так с тобой вкалывали, мы бы и понятия не имели, что такое тюрьма и лагерь. Ты деньги, здесь заработанные, высылай матери с бабушкой. Радуй их. Ну, прощай! Говорят, хрен с лаптем никогда не встренутся, а мы, Бог даст, еще на свободе, может, свидимся! — и продолжал внушать Кривошееву: — Ты хорошо работаешь, у тебя и в быту порядок, но, помимо всего прочего, продолжай посещать художественную самодеятельность. Я тебя научил играть на гитаре, исполнять песни. Будь добр, ходи на эстраду. Весели друзей. Заодно не увидишь, и как комиссия по условно-досрочному освобождению заявится. Может, освободят досрочно». Василию Васильевичу хотелось, чтобы у Лешки нисколько не оставалось времени на шкодничество. Дед уважал Лешку за его здоровье, силу, молодость, за его неразвращенную душу. Он в нем видел себя в молодые годы. И жалел. В клубе на репетициях Кривошеев перенял у него много песен. Одну из них — «Студентку-медичку» — исполнял чаще всего:

Сердце бьется, что робкая птичка.

Я впервые увидел ее.

Покорила студентка-медичка

Непокорное сердце мое.

Еще за неделю до освобождения Василия Васильевича, как-то придя с работы в свой барак, Лешка получил два письма: от Федьки Варенова и из дома. Отвечала бабушка. Он все просил, чтобы они привезли чего-нибудь послаще. В столовую Кривошеев ходил нехотя — до сих пор скучал по вольной еде. Из дома по установленному режиму ему высылали посылки и привозили передачки. Да он и сам на заработанные деньги покупал из лагерного ларька кое-что. Но все ему казалось мало.

Лешка еще раз вынул из кармана письмо, развернул, стал читать вслух, чтобы и дед слышал: «Добрый день, дорогой внучек! Замучил ты нас своими сладостями. Так бы ты заботился о своем здоровье на воле, смотришь, и не попал бы туда, где находишься. Сколько мы с твоей матерью твердили тебе, что дурное дело не хитрое — вино пить. Ты вон гнилые прясла не мог сменить на новые, тебе лень было сходить в лес за жердочкой. С яблонь сухие сучки спилить все только обещался. Ну, до свидания! Мать опять заболела. Из больницы тебе напишет. Извел ты ее всю. Выздоровеет, опять приедет к тебе. Привезет всего, чего просил».

Федька Варенов писал из армии, что его на гражданке с отцом по телевизору показывали как хороших работников. «Графа Монте-Кристо» он давно отдал. Просил не обижаться.

«Про книжку я давно уже забыл. А вот мать жалко», — начал было Лешка. «Сейчас не время предаваться печали, — прервал его дед. — Все равно уж вчера не вернешь, а от завтра не уйдешь. Напиши, успокой их, особенно мать, давшую тебе жизнь, любящую тебя, переживающую за тебя и полившую твой бесталанный путь своими горькими слезами, мол, освобожусь, все дела переделаю. Ее вылечит лишь твоя свобода. Освободишься — работай. Где-нибудь, но работай. Не пей. Пьянствуют нынче только дураки. Ты думаешь, какая разница между верблюдом и пьяницей? Верблюд может две недели не пить, но работать. А пьяница, наоборот, может две недели пить, но не работать. Не думай, что тут я тебя критикую. Я и сам был таким. Молодым. Бестолковым. Да спроси каждого отбывающего здесь срок, и почти каждый признается, что прошел этот горький путь. Вот я сейчас подумал про себя: вроде жил, а вроде и не жил. Жизнь-то бегом пробежала. И мимо. Ощущение осталось такое, будто я плутал возле цветущего сада, где благоухали роскошные цветы, которыми я полюбоваться хотел и вдоволь надышаться их распространяющимся ароматом, но не сумел. Не той дорогой шел. Но, с другой стороны, я прожил жизнь с изнанки и видел то, что не всем во сне снилось. Я уже давно мечтаю написать книгу. Помнишь, у Максима Горького есть книга «Мои университеты», а у меня будет «Университет солнца». Ты поживешь с мое, может, тоже напишешь. Ты парень смышленый».

Василий Васильевич освободился. А через год после него Лешку Кривошеева вызвали на комиссию по условно-досрочному освобождению. Спросили фамилию, имя, отчество, год рождения, статью, срок. Где работает? Кем? Чем занимается, кроме работы? Лешка на все вопросы ответил. Похвалился, что он здесь, в лагере, в свободное от работы время участвует в художественной самодеятельности, поет.

«Вот здесь вы поете да пляшете, — строго сказал судья, — а родители дома, наверное, по вашей милости убиваются, плачут». Кривошеев в растерянности