…не может быть.

Так хорошо просто не может быть.

Пальцы Германа сжимают ее ягодицы и даже из положения снизу он умудряется контролировать процесс. Чередовать ощущения, вынуждая Нору нырять, всплывать… умирать, воскресать… стонать и плакать, размазывая по лицу продукты своего нескончаемого экстаза.

Она била и оскорбляла его. Быть может, зря? Но ей не хочется думать об этом. Раз за разом она отчаянно принимает в себя его страсть, жестокую и свирепую, неукротимую и беспощадную.

Сделав короткий перерыв, Герман снимает ее со своего члена, как тряпичную куклу, разворачивает, подстегивает увесистыми шлепками ладони по ягодице.

– Щенок! – хрипло выкрикивает Нора, глядя через оконный проем на мерцающие в свете полной луны невозмутимые темные воды озера.

– Он самый, сударыня, – так же хрипло отзывается Герман. – Сделайте милость, поднимите вашу сиятельную задницу повыше к небесам, чтобы я смог вставить вам так, как вы того заслуживаете.

И она покорно поднимает задницу. И он размеренно и спокойно проходит все ее сокровенные глубины, расширяя и растягивая так, что после него Нора способна пропустить через себя целый батальон.

– Куда вам впрыснуть элексир бессмертия, мадам? – цедит он развязно, видимо, вспоминая боль от пощечин и насмешек. – Не думайте, что это единственная демонстрация моего почтения, до утра вы получите во все места.

– Наглец!

– Ну да, ну да…

Все это великолепно. И безумно. И аморально.

– Герман.

Они лежат рядом, обессилевшие от наслаждения.

– Мм?..

– Что это было?

– Не знаю, Нора. Может, мы выпустили погулять своих внутренних обезьян?

Она касается его руки.

– Я обзывала тебя… и била…

– Ничего. Я это переживу.

– Но это было… это…

– Тс-с.

Губы обоих саднят от нескончаемых поцелуев. И это еще не все последствия авантюры.

– У меня мозоль на языке, – жалуется Нора.

– С твоего позволения, я не буду поминать всуе часть тела, на котором мозоль у меня.

– Герман, – повторяет она чуть погодя.

– Что?

– Ничего. Мне просто нравится твое имя.

С глубоким вздохом он опускает голову на импровизированную подушку, рука его тем временем ныряет под шерстяной кардиган, которым Нора накрылась, как пледом.

– Я хотел бы заняться с тобой сексом в постели. Здесь не очень удобно.

– Мне все понравилось. Но это не значит, что я против постели.

Фыркнув, Герман прижимается плотнее. Нора чувствует сотрясающую его дрожь.

– И все же, почему именно со мной? – спрашивает она сонно.

– Никогда не знал, как отвечать на такие вопросы.

– Почему не с Мышкой, например? Впрочем, ты же пообещал. Я забыла. Ты пообещал, что не прикоснешься ни к одной из девчонок, проживающих на ферме. Это все объясняет. Я не проживаю на ферме, я приехала погостить.

– Нора, прекрати, иначе я тебя изнасилую.

– Пф-ф…

– Я трахался с тобой не потому, что хотел трахаться, а потому, что хотел трахаться именно с тобой. Понятно? – Он умолкает и чуть погодя, не дождавшись никакой реакции, добавляет сердито: – У тебя классные сиськи и шикарная задница. И ты офигенно работаешь языком. Такой ответ тебя устраивает?

– Да, пошляк.

Современные люди не умеют говорить о любви. Они говорят о сексе, причем не всегда как об индикаторе отношений и чувств. «Я тебя хочу» можно истолковать как угодно. «Я тебя хочу» вовсе не означает «я тебя люблю». Хочу твое тело. Секс полезен для здоровья. И прочая лабуда.

Хотя… о какой любви может идти речь в данном конкретном случае?

Поймав себя на этой мысли, Нора почувствовала неловкость. Словно бы «кто-то сверху» мог уличить ее в излишней симпатии к Герману, как в чем-то недостойном, и она заранее старалась оградить себя от любых подозрений. Любить – это недостойно? Или недостойно любить мужчину, который моложе на десять лет? Поди распутай этот клубок неврозов…

Третий и последний раз за эту ночь он осчастливил ее возле проема с видом на озеро. Нора подошла окинуть взглядом кремль, стены и башни которого при свете луны казались закованными в лед, и долго стояла, держась за потрескавшийся подоконник, подставляя свежему ночному ветерку пылающее лицо. Герман подкрался сзади, как ирокез, почти без звука, взял ее обеими руками за бедра, чуть помедлил, скользя губами вдоль края ее щеки – снизу вверх, от подбородка к виску, – стянул с нее джинсы вместе с бельем и вошел безо всяких прелюдий, которые сейчас были и не нужны… замер, давая ей насладиться ощущением заполненности и востребованности.

Нора мяукнула. Тело ее изогнулось, облегчая ему проникновение, голова запрокинулась, рот приоткрылся. «Я дикая женщина, – мелькнула мысль. – Женщина пещер, отдающаяся воину и охотнику». И хотя Герман ничуть не походил ни на охотника, ни тем более на воина, мысль эта ей понравилась, ощущения обострились. Когда он начал двигаться – наращивая темп, дыша в том же ритме, что и она, – Нору потрясло собственное, внезапно вспыхнувшее желание подчиниться ему целиком, стать на эти несколько часов его игрушкой, вещью, инструментом для его наслаждения.

И одновременно она услышала его шепот:

– Чего ты хочешь? Скажи, я все сделаю.

– Ты уже делаешь это.

Мир по ту сторону прямоугольной рамы, образованной оконным проемом, спал беспробудным волшебным сном, в который погрузила его луна. Чистый холодный свет отражался от поверхности воды, напоминающей лист полированного металла, и одевал в серебро каждую травинку, каждую веточку, каждый пень. Даже с крыш деревенских домов стекал этот перламутровый туман, хотя в дневное время все они выглядели довольно уныло. Стоящие вдоль дороги деревья, столбы и натянутые между столбами провода казались иероглифами, начертанными в безвоздушном пространстве. Жизнь была только здесь, внутри заброшенного здания монастырской гостиницы, ее праздновали мужчина и женщина, соединившиеся в любовном акте.

Именно поэтому – потому что жизнь была только по эту сторону рамы, – появление человеческой фигуры по другую ее сторону ввергло обоих чуть ли не в шоковое состояние. Они только-только начали расслабляться после головокружительного оргазма, тереться друг об друга, хихикать, мурлыкать и делать всякие другие приятные глупости, как вдруг снаружи послышалось негромкое «тук-тук» каблуков по бетонному покрытию, и, поглядев в сторону монастырского причала, Нора и Герман увидели под одним из новых чугунных фонарей высокую фигуру в длинном темном одеянии, не то в рясе, не то в плаще. Минуту или две фигура стояла неподвижно, лицом к воде, затем подошла вплотную к гранитному парапету ограждения. Повернула голову, устремив взгляд на главные ворота кремля.

Женщина! Нора смотрела, не отрываясь. Было в ее внешности что-то… что-то такое, из-за чего отвернуться не представлялось возможным. Изысканность черт, да. Но не только. Нора чувствовала себя как человек, разгадывающий кроссворд, мучительно вспоминающий нужное слово, которое