и занимали мужнины бумаги, в имении на Клязьме найти векселя ей тоже не удалось.

Мы с Липой подолгу беседовали обо всем этом, гуляя по узким извилистым дорожкам уже знакомого мне погоста. С приездом тетки мы снова вспомнили об осторожности, но наши сумеречные прогулки по кладбищу продолжились, поскольку именно там мы с моей возлюбленной не боялись быть увиденными вместе, и теперь я знал куда больше укромных тропинок, тайком ведущих от крыльца усадьбы Савельевых прямо до ее дома.

Однажды поздним лунным вечером я, вернувшись домой уже знакомой дорогой, проскользнул в усадьбу через заднюю дверь и бесшумно поднялся по лестнице в свою комнату, залитую белыми холодными лучами ночного светила. Наверное, уже в сотый раз я мысленно поблагодарил за мастерство тех плотников, что так добротно, почти ювелирно сработали этот тихий, безмолвный купеческий дом. Но потом вдруг меня словно громом ударило…

Утром я, наскоро умывшись и надев свой костюм, выскочил в коридор. Оглядевшись, я одернул на себе сюртук и чинным шагом неторопливо спустился по лестнице. Потом так же поднялся. Потом снова сошел вниз и взбежал вверх. И еще раз. Затем всем своим весом я налег на резной набалдашник деревянных перил и попытался покачать его.

– Мишенька, вы себя сегодня хорошо чувствуете? – раздался из передней голос Аглаи. – Мы вас уже ждем к завтраку, а вы, кажется, в третий раз никак не дойдете до столовой!

Я еще раз сбежал вниз по ступеням.

– Очень вам советую, сестрица, проделать то же самое, – ответил я. – Попробуйте! Это просто удивительно!

Аглая подобрала подол платья и поднялась наверх.

– И что же здесь такого удивительного? – обернулась она ко мне.

– А вы не понимаете? От половиц – ни единого скрипа, – я снова сделал по ступеням несколько шагов вниз и вверх.

– Ну, для этого не стоило устраивать такие забеги! Батюшка не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, и он любил рассказывать, что, когда строили этот дом, первый нанятый им плотник в ответ на его требование сработать лестницу ладно начал уверять, что дерево всегда скрипит, и отец велел его рассчитать и выписал другого аж из самой Самары! С тех пор прошло более десяти лет, и по сей день здесь так ничего и не заскрипело, – и Аглая ласково скользнула пальцами по деревянным перилам.

Я подхватил кузину под руку и зашептал:

– Вот в этом-то все и дело! Вы помните ту грозу и нашу ночную вылазку? Помните, что нас тогда остановило?

Аглая изменилась в лице.

Мы, постоянно озираясь, прошли к кабинету.

Я взялся за дверную ручку и толкнул ее вперед.

Дверь, как и в прошлый раз, громко и протяжно заскрипела.

Аглая подняла на меня взгляд, полный недоумения:

– Но она, кажется, всегда так…

– В том-то и дело, понимаете? – перебил я кузину.

– Нет, любезный братец, не понимаю, – похоже, начала сердиться Аглая.

– Дядя не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, но с несовершенством этой вещи он спокойно мирился…

– Вы полагаете? – девушка покосилась на дверь.

– Мы тут все бегали туда-сюда мимо нее, – сказал я, распахнув дверь и разглядывая ее деревянную поверхность. – Как, впрочем, и ищейки князя… И никому и в голову не пришло проверить!

Дверь была примечательной: большой, толстой, тяжелой, сработанной в венецианском стиле. Темное лакированное дерево блестело в лучах солнца, бьющего в окна кабинета. С внешней стороны дверные панели были лаконично оформлены в виде удлиненных ромбов, окаймленных тонкими резными планками с растительными мотивами. Внутренняя же, кабинетная, сторона была настоящим произведением искусства – верхом мастерства итальянской резьбы по дереву. Из центра дверного полотна на нас взирала выточенная с мельчайшими подробностями морда оскалившегося льва, заключенная в резной круг; вокруг нее в профиль располагались так же искусно выполненные головы баранов – их мощные рога последовательно обвивала длинная и густая лавровая ветвь. Выше и ниже звериных барельефов тянулись к краям двери резные гроздья винограда: тонкие прожилки листьев, крупные гладкие ягоды, вьющиеся хвостики молодых побегов – все это было исполнено чрезвычайно скрупулезно. Тяжелая медная ручка, казалось, с трудом пробивалась наружу сквозь все это замершее растительное изобилие.

Мы внимательно осматривали дверь с обеих сторон, постукивали костяшками пальцев по панелям, вертели ручку, нажимали на головы, глаза, носы и зубы животных, на львиные уши и бараньи рога, на виноградные кисти и листья в надежде, что где-то сработает тайный механизм…

– Ничего подозрительного, – хмыкнула Аглая.

– Проверять последовательно каждый вершок, – проговорил я себе под нос, осматривая петли. Потом я просунул пальцы под дверь и ощупал ее края изнутри и снаружи. Затем я встал на цыпочки и провел рукой по верхней грани дверного полотна.

– Похоже, там сверху есть какая-то небольшая неровность, – выдохнул я, откашливаясь и отряхивая испачканные в пыли ладони.

Аглая вынула из рукава платок и протянула его мне.

Я вытер пальцы и огляделся.

В кабинете, кроме хозяйского тяжелого стола, бюро, шкафа, кресла и небольшого диванчика стоял еще видавший виды стул, обтянутый потертым бархатом, но выглядел он не слишком-то прочно…

– Миша, вы думаете, что нужно осмотреть дверь сверху? – спросила Аглая, заметив, что я взглядом примериваюсь к стулу. – Если хотите, я могу забраться туда. Меня он, пожалуй, сдюжит.

Я подтащил стул к двери.

Сбросив домашние туфли, Аглая оперлась ладонью на мое плечо и встала на сиденье.

– Тут, наверху, явно какая-то планка… – проговорила она сверху, нажимая рукой на край двери.

Вдруг из-под ее пальцев послышался негромкий щелчок.

По лицу Аглаи я понял: она что-то нашла.

Девушка, привстав на стуле на цыпочки, заглянула куда-то будто бы внутрь двери, а затем, помедлив секунду-другую, запустила в невидимый для меня проем пальцы.

Она, сосредоточенно нахмурившись и закусив язык от азарта, начала что-то искать, потом пытаться нечто подковырнуть, зацепить, а потом – и вытянуть наружу, с возгласами досады и раздражения теряя и роняя это нечто обратно и, подув на пальцы и помахав ими в воздухе, снова принимаясь за дело с утроенным усердием.

А затем я, стоя снизу под дверью, с замиранием сердца увидел толстый конверт из плотной грубой серой бумаги. Под рукой Аглаи он медленно и неохотно полз из недр тайника наружу, то и дело застревая в нем, будто бы таинственная дверь, словно вышедшая из старой арабской сказки, не желала по своей воле отдавать хранимую ею тайну пытливым бесцеремонным чужакам, позабывшим благоговейно произнести перед ней древнее магическое заклинание.

Наконец конверт выскользнул из тайника и шлепнулся на пол.

Аглая снова щелкнула потайной заглушкой, спрыгнула со стула и схватила меня за