Шрифт:
Закладка:
Выстрелить в ответ бандит не поспел. Как-то нелепо застонав или заскрипев горлом, тело завалилось на спину.
– Бегите, дурачьё! – принеслось вослед пуле. – Если хотите жить, бегом!
– Тихо, тихо! – ответствовал Резаный. – Я не понял, бежать или оружие на снег, а потом бежать?
Пара секунд тишины.
– Теперь всё равно.
Хитрое лесное эхо, а может, не эхо, может, как говорят умные люди, акустика, искажали звуки так, что точное место, откуда шёл голос, было не угадать. Странный разговор, будто деревья ожили и принялись общаться с нами, двуногими.
Вот только деревья не стреляют.
Я подумал: а не собирается ли Резаный выкинуть что-нибудь неумное? Уж больно активно он высматривал Деда меж стволов, кустов и снега. Уж очень явно куражился, рассчитывая потянуть время.
Не за беглого зэка я тревожился – за себя. Если станет жарко, старик или Резаный запросто смогут нашпиговать меня свинцом. Не со зла – случайно, что, согласимся, слабое утешение.
Ещё я подумал, что наш следопыт зря пялится. Выстрелив раз, Дед наверняка сменил позицию. Я бы удивился, окажись это не так. И я бы удивился, останься он в зоне прямого выстрела. Все-таки Старый был дома, где каждая тропинка знакома, мы – нет. Понятно, что Резаный надеялся на наших – они не могли не услышать выстрелов. Дед пользовался отменным глушителем, настолько тихой была пальба, но вовсе не бесшумной. Сейчас отряд со всех ног должен был поспешать на звуки и вот-вот явиться на выручку.
– Так как, друг, поговорим? – спросил бандит у пустоты.
– Прощай, – ответила пустота.
Что-то переменилось в окружающем мире. Что-то сдвинулось. А в нос до одури шибануло грозовой свежестью.
Резаный продолжал балагурить, разводя Старого на блатной базар, поэтому ничего не заметил или заметил, да не придал значения. Слишком был занят главной угрозой.
Зря.
Еле слышно загудело, послышался треск, как от электрической искры. Между недалёкими соснами проскочила голубая молния, а потом ещё одна и ещё. И они приближались.
Я ощутил, как волосы на теле встали дыбом, а потому замер, пытаясь сообразить границу, за которой не было синих огней.
В мгновенной вспышке озарения до меня дошло, что это. Мы угодили в аномалию «вертушка», или, в названиях спецразведчиков из Победограда, «планетариум». Маленькие молнии – статическое электричество, которое оконтуривало фокус накопившегося напряжения. Этот фокус вращался вокруг невидимого центра, он был не один, и он был готов разрядиться в первое, что встанет на его пути.
Я побежал.
Сразу, с места, не разбирая дороги. Пучок молний шёл прямо на нас.
Краем глаза увидел, как Резаный обернулся навстречу ослепительной дуге, ударившей его в голову.
Громыхнуло.
А потом я ощутил чудовищную боль в ноге, которая мгновенно разлилась по всему телу. Я силился бежать, но ноги не слушались. В лицо мне ринулась белая земля. Последнее, что помню, что-то вроде клещей, а может, и железных пальцев на вороте, которые тащили меня прочь.
Потом была темнота.
Варя Ильичёва была головной болью для многих.
Незнакомые друг с другом преподаватели звали её «занозой».
Удивительное единодушие в определении характера имело под собой железный фундамент. Варя была именно ею – занозой. Даже внешне она напоминала этот досадный предмет.
Невысокая, скорее худая, чем стройная, с острыми чертами лица и такими же острыми глазами. По каждому поводу имела своё мнение. И если спина её обладала профессиональной балетной гибкостью, то склад характера отличался свойствами бетонного надолба – если уж встал, то танком не своротишь. Пикантности добавляла склонность надолба превращаться в артиллерийский снаряд, причём в самый неожиданный момент.
В достижении целей Варя была такой же прямолинейной и настойчивой. Долетев, домчавшись до места назначения, она имела обыкновение взрываться фейерверком деятельности, эмоций, слов, планов, мнений. То лишних, то случайных, а то и разрушительных.
Но всё ей сходило с рук.
Во-первых, подлинный талант.
В четыре года её почти насильственно мобилизовали в балетную студию имени Улановой при Советской государственной академии хореографии. Прямо с детсадовкого утренника, куда случайно забрёл замдиректора того почтенного заведения. Варя танцевать умела, но не желала. Мама её отнеслась к идее с откровенной враждебностью: в самом деле, что это за профессия – балерина???
Но почтеннейший балетмейстер Андрес Брют сумел переупрямить обеих: и маму, и дочь. Дочь, кажется, первый и последний раз в её жизни.
Как говаривал товарищ Брют, «танцы нашего подземелья» (разумея подземную столицу – Победоград) давались Варе с лёгкостью и блеском. В шестнадцать она уже сверкала вполне огранённым бриллиантом, покоряя сцены. Путь её, прямой и стремительный, как прыжок жётэ, лежал прямиком в солистки Большого театра.
«Баядерка», «Царевна лебедь», «Жизель», «Сильфида» – все эти искрящиеся названия вот-вот должны были вплестись в ожерелье на челе Новой Великой Балерины. Рядом с громовыми «Зарёй над Мадридом», «Бомбардировщиками» и, конечно, «Девушкой в химзащите». А также социально значимыми: «Маратом», «Юностью Хрущёва» и, конечно, «Ударницей цеха очистки».
Итак, Академия хореографии, труппа Большого, и это в шестнадцать лет!
Несмотря на сопливый возраст, как бы это сказать… Варя обладала на редкость сложившейся фигурой, без следа подростковой угловатости. Яркое лицо, которое выражало любую эмоцию без полутонов, и огромные глаза благородной тёмной лазури. Если вспомнить её выдающуюся русую косу в руку толщиной, нет ничего удивительного в том, что Варвару Ильичёву заметили в кино.
Кажется, в четырнадцать она снялась в малозначительном эпизоде киносаги «Испанское солнце». Десять секунд в роли цыганки, которую наши мотострелки выводят из очага поражения.
В шестнадцать её пригласил на проект перспективный режиссёр Дмитрий Никитин. Сообщество профессионалов дружно крутило пальцем у виска и удивлялось никитинской безответственности.
– Эта ваша… танцовщица, конечно, хорошенькая. Но главная роль в полном метре… преждевременно. Загубит, да-с! – говорил, попыхивая трубкой, исполин киноискусства Кесарьян-Алексинский.
В самом деле, балет – не профильная подготовка для драматической роли в кино. Сценическая речь, работа на камеру – этому надо учиться. Да и опыта неплохо бы подкопить, за каковой эпизод третьего плана не считается.
Лента «Роман в лёгком стиле» была встречена публикой и критиками прохладно. Зато об Ильичёвой заговорили как о единственной играющей актрисе в том фильме. И вообще заговорили. Кое-кто видел в ней новую Любовь Белову, не меньше.
