***

(наши дни)

Ливень усилился, сплошные потоки воды поливали панорамное окно кофейни, за которым сидели Максим и Лана. Она гладила кончиком пальца ободок чашки, он прокручивал ложечку в руке и вспоминал их общее детство.

Коттеджный посёлок на окраине Москвы идеально подходил для жизни — большие дома за высокими коваными заборами пустовали, те немногие смертные, что появлялись на улицах, приезжали на свои участки только в летний период, и обустроившимся в соседях полубогам было не сложно скрывать детей, которые ещё не могли контролировать силу. Дом родителей Лины и Ланы стоял через дорогу от старого одноэтажного коттеджа Лирии Невской, мамы Максима, и дети то и дело бегали друг к другу в гости, не спрашивая разрешения. Ариана, Марк и девочки искренно грустили, когда Лирия приняла решение перебраться в Грецию, и даже светлоликий дядя Август, похожий на Аполлона, был расстроен её отъездом. Тогда Максу чудилось, что оставаться в доме Марка и Арианы на время учёбы было лучшим решением — сейчас он был в этом не уверен и в то же время думал, что не смог бы достичь в Греции того, чего достиг в охраняемой зоне «Протекта».

Макс тяжело вздохнул — та жизнь давно осталась в прошлом — и вернулся к разговору.

— Твой замысел опасен, — сказал Максим после короткой паузы и сделал несколько глотков кофе, прежде чем продолжить. — Даже если ты не боишься, даже если всё получится, и Морфей согласится нам помочь, как ты вернёшься? Гостеприимный убьёт тебя.

— Нет, — Лана пожала плечами, — меня готовили к этому, я хорошо сыграю роль и протяну достаточно.

— А если он поймёт раньше, прежде чем весть дойдёт до Зевса?

Лана усмехнулась и помешала ложечкой остатки кофе.

— Я не нужна Аиду. Я не Персефона, и он не убьёт меня хотя бы по той причине, что я гарантирую ему неприкосновенность на какое-то время. Поверь мне, Макс, мы сделаем всё правильно…

Макс сомневался. Он задумчиво погладил подбородок и посмотрел в окно. Возможно, в иной ситуации, он не стал бы идти на поводу у восемнадцатилетней девчонки, но речь шла о Лине, да и предложение казалось вполне разумным.

— Всё ещё думаешь отправиться к Борею? — не унималась Лана. — И что ты сделаешь, когда поймёшь, как войти в царство Теней? Придёшь и попросишь у Подземного Зевса свою подругу? Или больше, чем подругу? Вот кого он точно убьёт на месте!

Они взглянули друг на друга, и над ними на некоторое время повисла тишина.

— Допустим, мы спасём Лину, — произнёс Максим, — ты окажешься там вместо неё… какой прок от этого тебе?

— Почему ты вообще задаёшь этот вопрос? — насупилась Лана. — Она моя сестра, я её люблю, и ты её любишь, и мы оба знаем, что она не подготовлена настолько, что с тем же успехом вместо неё могла быть обычная смертная. А я могу многое выдержать, и я…

— Хорошо… — сказал Максим, — ладно, по рукам. Ты отправляешься к Морфею за напитком, я к твоим родителям и в «Протект», Клессандра должна знать…

— Нет! Нет, только не она. Не говори никому, пока мы не поменяемся, хорошо? Эти дни до праздника Аполлона ничего не решат, а после… после ты и сам поймёшь, что делать.

Глава 6. Я помню каждое слово

(Золотая Эпоха Богов)

Яркие кроваво-красные капли оросили изысканное блюдце, и гранат с треском раскрылся, являя миру десятки рубиновых зёрнышек. Аид, едва справляясь с волнением, взял дольку и протянул Персефоне… Время остановилось. Казалось, что дворец, сады и всё царство Теней застыло в этом моменте, любуясь ими, позволяя им остаться только вдвоём, слышать сердца друг друга… Персефона подняла на Аида взгляд и неуверенно взяла гранатовое зёрнышко. Одно, второе, третье… Аид съел столько же, сколько съела Персефона… Семь зёрен — нимфы посчитали это счастливым числом, и союз был заключён.

Откровенно говоря, даже Цербер понимал, что Аид выполнил все условия брачной церемонии: спросил позволения отца, пришёл к согласию с невестой и, в конце концов, в присутствии свидетелей разделил с ней символ брака. Будь он смертным, даже боги не смогли бы упрекнуть его, но, по несчастливой случайности, он был богом, которого всегда упрекали за всё. Просто потому что он олицетворял самый большой и неотвратимый их страх.

Вода — олицетворение жизни, могла убивать, бесконечно меняясь и оставаясь собой. Молнии — олицетворение порядка, могли устроить небывалый хаос и лишить жизни тысячи смертных и полубогов, но только спокойный мрак царства Теней страшил всех до потери сознания. Аид — воплощение смерти, а значит, и воплощение вечного покоя — отчего-то стоял ниже тех, кто на самом деле мог принести невыразимые страдания… он стоял ниже братьев, но именно в этот день, когда Персефона взяла гранатовые зёрна из его рук, он понял, что ему не о чем жалеть.

Позже, когда все разошлись, а алое небо подёрнулось пепельной дымкой, Аид и Персефона устроились в её спальне на мягком ложе в окружении цветов. Аид ещё разбирал последние свитки, на которые успел отвлечься, она беззаботно любовалась им — это было так обыденно, так привычно, что Персефона совсем не чувствовала перехода в новый статус.

Аид полулежал, опираясь на локоть, он придерживал пальцем загибающийся край свитка и выглядел невероятно сосредоточенным. Когда он бросил на Персефону беглый взгляд, она улыбнулась ему, и он вдруг посмотрел на неё снова. Внимательно.

— Что? — он неловко убрал прядь волос за ухо. На нём не было ни короны, ни заколки, и его волосы свободно падали по плечам, создавая пушистый ореол вокруг головы.

— Ничего, — сказала она, ощущая, как сердце сжимается от нежности. — Знаешь… тебя рисуют с рогами, стариком или самым жутким кошмаром, который только могут выдумать.

Аид не отводил от неё взгляда.

— А я не такой?

Персефона вмиг стала серьёзной.

— Нет. Ты… красивый и… добрый. Ты не властен над жизнью и смертью, в отличие от Зевса и Посейдона, ты лишь принимаешь неизбежное, хранишь порядок вещей в мире, и делаешь то, что должен.

— Делаю то, что должен, — эхом повторил он за ней и вдруг, наплевав на свитки, утянул её в объятья, прижав к себе так, что у обоих перехватило дыхание. — Я люблю тебя, — прошептал Аид, касаясь губами её уха, — люблю, — он прижался лбом к виску Персефоны, не решаясь сделать следующий шаг.

Персефона дрожала.