по уверению всех богословов, разум играет подчиненную роль. «Если я обращусь к нему, — заметил Ф. Бэкон, — я должен буду покинуть ладью человеческого разума и перейти на корабль церкви; да и светила философии, до сих пор так прекрасно сиявшие над нами, перестанут давать нам свой свет». Притом достоверность заключений о таких предметах не согласовалась с величайшей особенностью теории Ф. Бэкона — благородным признанием возможности для каждого исследователя ошибаться. Он считал своей обязанностью предостерегать людей от «призраков» знания, так долго мешавших его настоящим достижениям, от «идолов племени, пещеры, рынка и театра», — ошибок, вытекающих из общего настроения людских масс, из личных особенностей, странной власти над умом слов и фраз, из преданий прошлого. Притязания богословия нелегко было примирить со значением, какое Бэкон приписывал естествознанию. «Во все времена, — говорил он, — когда люди гениальные или ученые пользовались особым или даже некоторым уважением, очень небольшая часть человеческой энергии расходовалась на философию природы, хотя ее нужно считать главным источником знания; все остальное, если его отделить от этого корня, может, пожалуй, быть отделано и приспособлено к пользованию, но не может сильно развиться».

Нравственные науки, этика и политика, могли бы сделать действительные успехи, только усвоив принадлежащий естествознанию индуктивный способ исследования и положив в основу своей работы данные науки о природе. «Нельзя ожидать больших успехов от наук, особенно прикладных, если в них не проникнет естествознание и, с другой стороны, если эти частные науки не обратятся снова к естествознанию. А пока астрономия, оптика, музыка, многие механические искусства, и что еще более странно, даже этика, политика и логика недалеко ушли от начала и только затрагивают разнообразие и поверхность вещей». Ф. Бэкон первый обратил внимание всего человечества на важное положение и значение естествознания. В его время наука обращалась к областям, до того не подвергавшимся исследованию: Кеплер и Галилей создавали новую астрономию, Декарт открывал законы движения, а Гарви — кровообращение. Но масса людей почти не замечала этого великого переворота, и только энергия, глубокое убеждение и красноречие Ф. Бэкона впервые обратили внимание человечества, как целого, на важное значение физического исследования. Своей глубокой верой в результаты и победу новой философии он вызвал в своих последователях столь же сильные рвение и уверенность. Он прежде всех указал на значение постепенного и терпеливого исследования, опыта и сравнения, на необходимость жертвовать гипотезой в пользу факта и руководствоваться только стремлением к истине, что должно было стать законом для новой науки.

Глава VIII

ЗАВОЕВАНИЕ ИРЛАНДИИ (1588–1610 гг.)

В то время как внутри Англия становилась «гнездом певчих птиц», вовне последние годы царствования Елизаветы были временем блестящих побед. Неудача Армады была первым из тех поражений, которые сломили могущество Испании и изменили общее политическое положение. В следующем году 50 кораблей и 15 тысяч человек были посланы под командой Дрейка и Норриса против Лиссабона. Поход закончился неудачно, но англичане осадили Ла-Корунью, ограбили берег и на испанской земле отразили испанскую армию. Истощение казны скоро принудило Елизавету довольствоваться выдачей каперских патентов добровольцам, но война приобрела национальный характер, и народ повел ее за свой счет. Купцы, дворяне, вельможи снаряжали суда корсаров. Флибустьеры все в большем количестве пускались в испанские воды; каждый месяц в гавани Англии приводились испанские галеоны и купеческие суда. Между тем необходимость действовать во Франции удерживала Филиппа II от нападения на Англию. Едва Армада была рассеяна, как умерщвление Генриха III, последнего из Валуа, возвело на престол Генриха IV Наваррского, а появление протестантского государя сразу сделало всех католиков Франции сторонниками Лиги и ее вождей Гизов.

Лига отвергла притязания Генриха IV как еретика, провозгласила кардинала Бурбона королем под именем Карла X и признала Филиппа II покровителем Франции. Она получила от Испании помощь войском и деньгами, и это усилие Испании, успех которого мог привести к гибели Елизаветы, побудил королеву помогать Генриху IV людьми и деньгами в борьбе против ополчившихся на него, по-видимому, подавляющих сил. Казалось, раздираемая междоусобицами Франция обратится в вассала Испании, и Филипп II надеялся с ее берегов переправиться в Англию. Но наконец Лигу постигла неудача. После смерти «игрушечного» короля (Карла X) появилась мысль передать корону Франции дочери Филиппа II, но это вызвало недовольство в самом доме Гизов и усилило национальную партию, опасавшуюся подчинения Испании. Наконец подчинение Генриха IV вере, исповедуемой массой его подданных, расстроило все расчеты Филиппа II на успех. «Париж, право, стоит обедни», — сказал Генрих IV в оправдание своей измены делу протестантов, но этот шаг не только подарил ему Париж: он сокрушил все надежды на дальнейшее сопротивление, разрушил Лигу и позволил королю во главе объединенного народа принудить Филиппа II к признанию его титула и к заключению мира в Вервенсе.

Неудача надежд Филиппа II на Францию была отягчена его неудачами на море. В 1596 году в ответ на угрозу новой Армады английское войско смело произвело высадку в Кадисе. Город был разграблен и разрушен до основания, в гавани было сожжено тринадцать военных кораблей, а собранные для похода запасы — истреблены целиком. Несмотря на этот сокрушительный удар, испанский флот в следующем году собрался и отплыл к берегам Англии; но, как и для его предшественника, бури оказались губительнее оружия англичан: корабли потерпели крушение в Бискайском заливе и почти все погибли. С разрушением надежд Филиппа II на Францию и с утверждением английского господства на море со стороны Испании бояться больше было нечего, и Елизавета получила возможность обратить всю свою энергию на последнее дело, прославившее ее царствование.

Однако, чтобы понять окончательное завоевание Ирландии, мы должны вернуться к царствованию Генриха II. А в это время цивилизация острова сильно понизилась сравнительно с уровнем, на каком она была, когда ирландские миссионеры принесли к берегам Нортумбрии христианство и науку. Просвещение почти исчезло. Христианство, бывшее в VIII веке жизненной силой, в XII веке выродилось в аскетизм и суеверие и перестало влиять на нравственность всего народа. Церковь не имела прочного устройства и поэтому не могла совершить той работы, какую выполняла в других странах Западной Европы. Она не могла внести порядка в анархию враждующих племен, а напротив, сама подчинилась ей. Ее глава Корб, или архиепископ Армагский, превратился в наследственного главу клана; епископы не имели епархий и часто просто зависели от крупных монастырей. Хотя король Ольстера считал себя главой королей Мейнстера, Лейнстера и Коннаута, но следы центральной власти, объединявшей племена в один народ, едва ли оставались; даже в этих мелких королевствах царская власть была почти только названием.

В этом