XIV. Однако ничего не вышло у патрициев из их расчетов, по крайней мере что касается надежды успокоить раздор; напротив, оставшиеся еще сильнее негодовали и громогласно обвиняли сенаторов и на сходках, и в дружеских группах, собираясь сначала в малом числе, затем все вместе, так как недостаток хлеба становился все острее. Наконец, сбежавшись на площадь, они стали выкрикивать плебейских трибунов. 2. Когда же теми было созвано общее собрание, выступил Спурий Сициний[771], который в то время возглавлял коллегию трибунов: он и сам яростно нападал на сенат, раздувая как можно больше неприязнь к нему, и от остальных требовал говорить открыто, кто что думает, а в особенности от Сициния и Брута, бывших тогда эдилами[772], вызывая каждого из них по имени. Они были у плебса зачинщиками прошлого восстания и, учредив трибунскую власть, первыми ее получили[773]. 3. Давно уже подготовив злонравнейшие речи, они выступили и изложили то, что угодно было слышать большинству: будто бы нехватка хлеба возникла преднамеренно и умышленно по вине богатых, поскольку народ против их воли приобрел для себя свободу в результате восстания. 4. Кроме того, они доказывали, что богачи отнюдь не имеют с бедняками равной доли в несчастье: ведь у первых, мол, было и продовольствие, тайно хранящееся, и деньги, на которые покупали привозные съестные припасы, вследствие чего они с глубоким презрением относились к беде, а у плебеев и то, и другое имелось в скудном количестве. А отправку колонистов, которых выслали в нездоровую местность, трибуны называли изгнанием на явную и гораздо худшую гибель, преувеличивая в речах ужасы, как только могли, и желали узнать, какое завершение будет бедам. Также они напоминали плебеям о старых обидах, которые пришлось вытерпеть от богачей, и прочее, подобное этому, рассказывали совершенно беспрепятственно. 5. А заканчивая, Брут заключил свою речь некоей угрозой такого рода, что, мол, если они пожелают слушаться его, он быстро заставит тех, кто разжег несчастье, также и погасить его. Итак, собрание было распущено.

XV. Консулы, со своей стороны, на следующий день созвали сенат, будучи весьма напуганы затеваемыми новшествами и опасаясь, что заискивание Брута перед народом закончится какой-нибудь большой бедой. Много, в итоге, разного рода речей прозвучало в сенате со стороны как их самих, так и остальных старших сенаторов. При этом одни полагали, что следует всячески угождать плебсу приветливыми словами и деловыми обещаниями и настраивать его предводителей на более умеренный лад, ведя общественные дела открыто и приглашая их совместно рассматривать проблемы, касающиеся общей пользы. 2. Другие же советовали не проявлять никакой слабости в отношении как толпы, своевольной и невежественной, так и наглого и нетерпимого безумия лиц, заискивающих перед народом, но приводить в свое оправдание, что в случившемся нет никакой вины со стороны патрициев, и обещать, что они окажут все возможное внимание несчастью, а тех, кто мутит плебс, порицать и предупредить, что если они не прекратят вновь разжигать раздор, то понесут заслуженное наказание. 3. Главным поборником этого мнения был Аппий, и именно оно возобладало после весьма жаркого спора, вспыхнувшего среди сенаторов, так что даже народ, встревоженный их криком, слышным на большом расстоянии, сбежался к сенату, и весь город замер в напряженном ожидании. 4. После этого консулы вышли и созвали народ на собрание, хотя оставалось уже немного светлого времени суток. Выступив, они пытались рассказать о своих решениях в сенате. Однако им противодействовали плебейские трибуны, и разразившиеся словопрения с обеих сторон велись беспорядочно и без соблюдения приличий. Ибо они кричали все вместе одновременно и мешали друг другу, так что присутствующим нелегко было понять их мысли.

XVI. Ведь консулы считали правомерным, что они, имея высшую власть, управляют всеми делами в государстве, а плебейские трибуны — что народное собрание является их собственной вотчиной, как у консулов сенат, и сколько бы ни было у плебеев полномочий судить и решать, всей полнотой власти над этим обладают они. Трибунам помогал простой народ, одобрявший их криком и готовый напасть, если понадобится, на тех, кто мешает, а в поддержку консулов сплотились патриции. 2. И завязалось ожесточенное препирательство, в котором одна сторона стремилась не уступить другой, как будто одно поражение в тот момент означало уступку требованиям другой стороны на будущее время. Солнце уже клонилось к закату, и остальной народ сбегался на площадь из своих домов, намереваясь, если ночь прервет спор, перейти к рукоприкладству и швырянию камней. 3. Тогда, чтобы этого не случилось, вперед вышел Брут и попросил консулов дать ему слово, обещая прекратить распрю. Те разрешают ему говорить, посчитав, что им была сделана уступка, ибо, хотя плебейские трибуны присутствовали, не от них вождь народа добивался благосклонности. Когда же установилось тишина, единственное, что произнес Брут, был заданный консулам примерно вот такой вопрос: 4. «Помните ли вы, — спросил он, — по крайней мере то, что при окончании раздора вами было уступлено нам следующее право: когда плебейские трибуны собирают народ по какому бы то ни было поводу, патриции на собрании не присутствуют и не беспокоят?» «Помним», — сказал Геганий. Тогда Брут заявляет: «Почему же тогда вы мешаете нам и не позволяете плебейским трибунам говорить то, что они хотят?» На это Геганий отвечает: «Потому что не они созвали народ на собрание, а мы, консулы. Конечно, если бы сходка была собрана ими, то мы не считали бы возможным в чем-либо препятствовать или вмешиваться. Но поскольку собрание созвали мы, то мы не мешаем им выступать, а лишь не признаем справедливым, что они нам мешают». 5. Но Брут, прервав его, сказал: «Мы побеждаем, плебеи, и нам уступлено врагами столько, сколько мы желали. Поэтому сейчас уходите и прекратите спор — завтра же обещаю вам показать, какой большой силой вы обладаете. И вы, плебейские трибуны, уступите им площадь в данный момент, ибо в конечном итоге вы ее не уступите. Когда же вы узнаете, сколь великую власть имеет ваша должность (а узнаете вы скоро — я это вам берусь разъяснить), вы умерите их заносчивость. Но если окажется, что я обманываю вас, то делайте со мной, что хотите».

XVII. А так как против этого никто не стал возражать, то обе стороны покинули собрание, имея неодинаковые впечатления. Бедняки полагали, что Брут нашел нечто особенное и столь большое дело пообещал не наобум, а патриции презирали легкомыслие этого человека и думали, что дерзость его обещаний ограничится словами, ведь сенат не