Шрифт:
Закладка:
– Ладно, уговорили, – улыбнулся я, но тут подал жалобный бас забытый у печи Митька:
– А я? Мне-то чем заняться велите? Нешто мне доверия меньше, чем вон стрельцу распоследнему… Их на дело берут, а я тут кирпичи спиной греть буду? Обижаете сироту недокормленного-о-о…
– Все! Без слез! – Я хлопнул ладонью по столу и постарался говорить как молено мягче: – Извини, погорячился… Значит, так, Митя… для тебя у меня самое важное, самое сложное и самое опасное задание.
– Ага… – счастливо разинул рот наш деревенский валенок, Еремеев с бабкой отвернулись, чтобы скрыть улыбку.
Я продолжал:
– Тебе предстоит тайно сбегать в храм Иоанна Воина, выяснить, когда вернется отец Кондрат, найти меня и доложить. Все понял?
– Все, батюшка Никита Иванович! – клятвенно подтвердил он. – В храм сбегать, про отца Кондрата спросить, вам подробно обсказать.
– Молодец, исполняй.
– А только вот… че ж тут опасного-то?
Я шумно вздохнул и объяснил еще раз для особо догадливых:
– Если Кощей или его подручная поймут, что мы ищем отца Кондрата, то сразу смекнут что к чему. Они ударятся в бега, а мы будем вновь разводить руками. К тому же гонцов в этом случае обычно просто уничтожают…
– Так… вот оно как, значит… Это меня, стало быть, и изничтожить могут?!
– Не изничтожить, а уничтожить, Митя… – поправил я. – Во всем остальном ты прав. Это очень горькая правда, но я надеюсь, ты нас не подведешь…
– Не извольте беспокоиться, Никита Иванович, и вы, бабуля, и ты, Фома Силыч… – Митька торжественно поклонился нам до земли. – Не подведу, оправдаю, все, как велено, справлю. Не поминайте лихом, ежели что… Письмецо матушке на деревню, так, мол, и так…
– Митька! – в голос рявкнули мы – болтуна как ветром сдуло.
Еремеев отправил своих стрельцов на задание, а сам проводил нас до царского терема. Народ на улицах посматривал в нашу сторону сочувственно, но помалкивал. Никого особенно не радовало, что украденные чертежи нашли боярские любимчики, но в конце-то концов – дело сделано и главное, что репрессий больше не будет. Нам, как работникам милиции, ничего не угрожает. Ну, пожурит государь… Так не казнит ведь! Примерно с такими мыслями и мы сами входили на государев двор…
Нас ждали. Фома пожал мне руку и двинул к своим на задание, а мы с Ягой были торжественно сопровождены царскими стрельцами на заседание боярской думы. Какое-то время помурыжили у дверей, пока оттуда не доложили, что государь требует… Представляю себе, какое сейчас настроение у самого Гороха… На этот раз уж точно ему не будет слишком сложно «изображать» царственный гнев. Ну, что ж, мы сами виноваты…
– Сыскной воевода Никита Ивашов с Бабою Ягою по приказу государеву прибыли! – громко доложили стражи, распахивая перед нами двери.
Первое впечатление не было многообещающе радужным… Нас здесь никогда не встречали фанфарами, но сегодня весь тронный зал прямо-таки светился злорадными ухмылками. Счастливое боярство едва удерживалось, чтоб не пуститься в пляс в ожидании последующего унижения работников милицейских органов. Мы шли к царю по красной дорожке, шли с поднятыми головами, сквозь накатывающие волны неприязни и даже не оборачивались на ехидное шипение со всех сторон:
– Вот и тебе, участковый, крендель сахарный не в то горло полез… Будешь наперед знать, на кого зубы скалить!
– Ужо покажет царь-батюшка ослушнику, милицейскому! Да в железа его, да на дыбу, да под кнут, а там в рассол крутой, да в острог дальний…
– Отольются тебе, сыскной воевода, все слезки праведные боярские! Долгонько ты нас перед государем посрамлял, позором крыл, клеветой-наветами обливал бессовестно…
Я не скажу, что так настроены были все. В рядах вечно ссорящейся думы находилось несколько прогрессивных, неглупых граждан, думающих не только о собственной значимости и мошне. Они сочувственно опускали глаза, но я был им благодарен и за такую поддержку. Горох сидел на троне сурово и важно. По лицу видно, что весь этот фарс не доставляет ему ни малейшего удовольствия и он хочет покончить со всем поскорее. Надеюсь, мой доклад о Кощее царь все-таки успел прочесть…
– Здравствуйте, ваше величество.
– Здравствуй, сыскной воевода.
– Вызывали?
– Да уж, вызывал… – царь говорил ровно и неторопливо. – Что ж такое творится в отделении твоем? У нас покража великая, а милиция и мышей не ловит?! Вон слуги мои верные за тебя твою работу выполнять вынуждены. А ну подать сюда дьяка Фильку думского приказа и Пашку Псурова, бояр Бодровых холопа послушливого!
Стрельцы практически в ту же минуту за шиворот доставили обоих. Тощий дьяк возбужденно вздергивал бородкой и буквально парил над полом в ритме севастопольского вальса. Пьяненький Псуров семенил следом в драном парчовом кафтанишке с чужого плеча и был так перевязан бинтами, что походил на египетскую мумию. Причем добрая половина бинтов оказалась наспех намотана поверх того же кафтана… Бояре перестали шушукаться и, самодовольно выпятив брюшки, повернулись к дьяку. Ну, тот соответственно и начал:
– Здрав буди, царь ты наш, кровопиец-батюшка! И вам поклон, честные бояре, чтоб вы опухли чохом, мироеды проклятущие!
…В зале минут на пять повисла гробовая тишина. Горох, услышав такое ласковое определение в свой адрес, просто обомлел на троне. Стоящие у дверей стрельцы закусили губы, чтоб не заржать, а боярская дума, не находя слов, уставилась на Филимона Митрофановича как на психически больного…
– Надежа-государь, смилостивись, не охреневай раньше времени! – жалостливо пустился в объяснения бедный дьяк. – Порчу великую навели на меня враги злобные, неведомые… И не хочу, а как гляну на тебя, кобеля блудливого, так слова срамные
