из ее планет. Все будет странно. Для начала вам придется постоять за себя, но я обещаю, что вы не будете забыты. Мы придем - сколько бы времени это ни заняло. Мы не успокоимся, пока не найдем вас.

- Никто из нас этого не сделает, - сказала Дакота. - Но ответь мне вот на что, Кану - кто эти "мы", о которых ты говоришь?

- Какими бы мы ни были, Дакота. Люди, морской народ. Танторы. Машины. Все, что нам удастся извлечь из этого. Теперь мы все сироты шторма, все дети Посейдона. Мы либо находим способ жить с тем, кто мы есть, со всеми нашими различиями, либо сталкиваемся с забвением. Я знаю, что бы я предпочел.

Немногие смогли стать свидетелями первого события в Мандале, в основном только те, кто столкнулся с его непосредственными и разрушительными последствиями. По уважительным причинам их показания так и не стали достоянием общественности: большинство из них теперь были частью облака газа и обломков, окружающего Крусибл, - памятника их собственному уничтожению.

На этот раз все было по-другому. Было множество зрителей как на "Занзибаре", так и за его пределами, и в какой-то степени все были предупреждены. На самом Паладине не шевелилось ни одно живое существо. Но изменения во второй Мандале, ускоренные игрой света Юнис, теперь стали судорожными. Узоры менялись снова и снова, становясь гипнотическими, обольстительными. Когда-то было удивительно наблюдать изменения в масштабе часов или дней. Теперь Мандала адаптировалась от секунды к секунде, перемещая материю с небрежным пренебрежением к обычным ограничениям инерции и жесткости. Действительно, поскольку что-то странное явно происходило с пространством вблизи второй Мандалы - или должно было произойти, когда началось событие перевода, - возможно, это также относилось и ко времени. Возможно, там, внизу, часы идут как-то странно - кто может сказать? Это выходило за рамки любой мыслимой человеческой физики - призыв инопланетной науки и инженерии, который с таким же успехом мог быть делом рук магов, несмотря на то, что соответствовал любой теории или гипотезе.

На "Занзибаре" Мемфис и Восставшие наблюдали, как их орбита подводила их все ближе и ближе к краю меняющейся Мандалы, а затем они оказались над ней. Они видели это через камеры, через иллюминаторы и наблюдательные пузыри - лица, прижатые к стеклу, наполненные тревогой и ужасом, задаваясь вопросом, какую новую судьбу уготовила им Вселенная.

На "Травертине" датчики дальнего действия зафиксировали то же самое зрелище. По какой-то неясной случайности им были видны и Мандала, и "Занзибар". Голокорабль был похожим на пыльцу пятном, ярким и крошечным, Мандала - дрожащим лабиринтом пересекающихся кругов и радиусов, укороченных в зависимости от угла обзора. Назиму Каспари это напомнило о ряби на пруду, об интерференционных узорах, где они встречаются и взаимодействуют. Этим прудом управляла странная, беспокойная симметрия. Он стремился достичь более глубокого понимания основ.

Они были предупреждены. Исходя из данных о первом событии с Мандалой, можно было ожидать некоторого рода высвобождения энергии. Каспари перевел "Травертин" в состояние повышенной готовности, его ядро Чибеса заглушили в качестве меры предосторожности. Экипаж бросился к своим аварийным постам и приготовился к непознаваемому.

Оставалось не так уж много времени.

На "Ледоколе" Кану, Нисса и Дакота наблюдали те же изменения. Они также отслеживали "Занзибар", хотя и под другим углом обзора - вращение Паладина привело Мандалу почти в идеальное соответствие с их сенсорной решеткой, и "Занзибар" вот-вот должен был пересечь ее, подобно планете, скользящей по поверхности своего солнца.

Дакота отправила свое предупреждение в порядке предосторожности, но теперь не могло быть никаких сомнений в том, что это было мудрое решение. У Мемфиса не было времени организовать обратную передачу, но она была склонна рассматривать это как благоприятный показатель. Это означало, что он был занят, торопясь подготовить "Занзибар" к моменту перевода. Он делал все, на что она когда-либо рассчитывала.

Многое изменилось для Дакоты с тех пор, как она впервые прибыла в систему в качестве гостьи Хранителей. Она испытала Ужас и стала воспринимать это скорее как вызов, чем как препятствие. Она видела прибытие "Занзибара", возникшего вокруг Паладина, и помогала управлять танторами - Восставшими - в те сопряженные с огромными трудностями первые дни. Со временем она отошла от своих товарищей по "Троице" - стала видеть в них скорее противников, чем союзников. Хранители одарили ее дарами, и, в свою очередь, она стала их инструментом, их добровольной служанкой. Она приняла эту роль с невозмутимостью. Они сделали ее больше, чем она была или когда-либо могла бы стать сама по себе, и для нее было честью быть избранной, считаться достойной. Но она не совсем отказалась от уз любви и верности, даже несмотря на то, что теперь эти вещи значительно перестали быть ее главными заботами. Мемфис всегда был послушен долгу, и она стала думать о нем с нежностью, даже когда перемены в Хранителях все дальше и дальше отодвигали ее от рядов обычных Восставших. Даже сейчас она испытывала сочувствие к старому быку. Она ничего не могла для него сделать, только не на таком расстоянии. Но что бы ни случилось, она надеялась, что он примет вызов, и что этот вызов не будет слишком тяжелым для него - да и для всех них, и если его планы найдут применение Друзьям, она также пожелает им всего наилучшего.

Нисса Мбайе, которая не была Экинья, но чья жизнь была связана с их заботами, задавалась вопросом, какую роль, малую или иную, она сыграла в этом развитии событий. Казалось вероятным, что прибытие Кану ускорило многое из того, что происходило сейчас - экспедицию, смерти, грядущий перевод. Она не принимала на себя никакой моральной вины ни за что это - эти силы пришли в движение задолго до того, как у нее появилось хоть какое-то представление об их предназначении. Но если бы не ее желание попасть на выставку искусства Санди, она бы никогда не подвезла Кану в Европу. Могла ли встреча в художественной галерее в далеком Лиссабоне действительно привести к этому? Она сказала себе, что Кану всегда нашел бы способ добраться до своего корабля, но гарантии этого не было.

Значит, она тоже сыграла свою роль, сознательно или нет.

Кану Экинья наблюдал за происходящим с каким-то испуганным изумлением, понимая, что более масштабное повествование о его семье - о том, что они сделали, о событиях, которые они вызвали, о паутине обязанностей, которые они унаследовали, - только что приняло новый и неожиданный оборот. На "Занзибаре" не