Шрифт:
Закладка:
Красюков рассказывал, что в дни 1 мая в Ростовской тюрьме стон стоял от криков. Из одиночек кричали: “Да здравствует коммунистическая партия!” “Да здравствует товарищ Сталин!”
Даже страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия не сломили веры в партию, в Вас, у подлинных большевиков, которые, будучи замучены сами, кричали здравицы партии и её вождю».
«Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный безконтрольно отдаётся в руки следователей, глубоко порочен; этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело. А самих следователей, судя по делу Лугового и др., интересует не выяснение истины, а нерушимость построенной ими обвинительной концепции».
«Надо тщательно перепроверить дела осуждённых по Ростовской области в прошлом и нынешнем году, т. к. многие из них сидят напрасно. Сидят по милости врагов. Дела изъятых в порядке очистки тыла тоже необходимо перепроверить. Изымали не только активных белогвардейцев, эмигрантов, карателей, словом тех, кого необходимо было изъять, но под эту рубрику подводили и подлинно советских людей: молодых бригадиров, трактористов, животноводов. Это – тоже метод вражеской работы, желание внушить казачьему населению враждебные чувства к Советской власти, породить сознание неуверенности и тревоги».
«Из уст знакомых колхозников я сам не раз слышал, что живут они в состоянии своеобразной “мобилизационной готовности”; всегда имеют запас сухарей, смену чистого белья на случай ареста. Ну, куда же это годится, т. Сталин?»
«Доведите до сведения Н. И. Ежова о содержании моего письма, ведь он сделал первый почин в распутывании вёшенского клубка, и пришлите комиссию из больших людей нашей партии, из настоящих коммунистов, которые распутали бы этот клубок до конца. Обком ничего не делает и не сделает!»
«Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться, и кого-нибудь из заместителей т. Ежова. И пусть они, знакомясь с ростовскими делами, хорошенько присмотрятся к Евдокимову! Он хитёр – эта старая, хромая лиса! Зубы съел на чекистской работе…»
«Не верится, т. Сталин! Но если Евдокимов не враг, а просто глубокая шляпа, то неужто такой руководитель нужен нашей области, где крайне сложна политическая обстановка, где так много напаскудили враги».
И в самом финале – о себе.
«За пять лет я с трудом написал полкниги. В такой обстановке, какая была в Вёшенской, не только невозможно было продуктивно работать, но и жить было безмерно тяжело. Туговато живётся и сейчас. Вокруг меня всё ещё плетут чёрную паутину враги. После отъезда Тимченко и Кравченко их подручные продолжают вести активную работу».
Письмо прочитали поочерёдно Поскрёбышев, Сталин, Ежов.
Через несколько дней Шолохова вызвали в Москву – к Ежову.
Получив известие, Шолохов быстро, как он умел, собрался, вышел из своего кабинета, навстречу – жена.
Она перестала понимать что-либо. Кормящая, потерявшая сон и покой мать.
Упала перед ним на колени:
– Миша, умоляю, ради детей. Отступись. Перестань с ними воевать. Не делай ничего. Они убьют тебя и нас всех погубят.
– Встань, Маш, – только и попросил.
* * *
Посидели у Ежова в кабинете. Чтобы Шолохов расслабился, Ежов угостил гостя коньяком. Выпили по рюмке, потом по второй.
Вдруг хозяин кабинета предложил:
– А поехали на дачу ко мне? – и уже, как решённый вопрос: – У меня дача в Мещерино. Едем.
В машине по пути Шолохов пересказал Ежову всё, что писал Сталину. Тот качал головой, удивлялся. Почти не комментировал, но слушал с предельным вниманием. Изредка поглядывал на Шолохова.
Так и добрались.
На звук заезжающей во двор машины выбежала девочка. Недавно Ежов и его жена удочерили ребёнка, взяв из детдома. Дитя обожало приёмного отца.
Вслед за ней вышла приветливая жена.
Представилась:
– Евгения Соломоновна.
Подала Шолохову руку.
– Пойдёмте, я покажу вам, как мы живём, – предложила. – Тут у нас павлины… Вот площадка для крокета. Играете?..
На даче у Ежова был собственный кинозал. Ковры, дорогая мебель, отличный бильярд. Многочисленная прислуга к приезду Шолохова уже накрыла стол.
Обсудив еще в машине дела, за столом вели светскую, ни к чему не обязывающую беседу.
У Шолохова отлегло от сердца: Сталина на все дела не хватит, но если Ежов будет за Евдокимовым присматривать – жизнь переменится.
За разговором развеселились. Шолохов рассказывал про охоту. Евгения Соломоновна то ужасалась, то хохотала.
Потом слушали пластинки. Потом сами пели. Ежов обладал безупречным слухом и прекрасным голосом. Если б учился – его бы ждала оперная карьера. Особенно любил песню «Чёрный ворон». Шолохов её, конечно, знал и тоже отлично исполнял.
Спели на двоих.
Ежов: «Чёрный во-орон… что ж ты вьё-ошься…» – и вдвоём, каждый о себе: «…над мое-ею головой…»
Евгения Соломоновна работала заместителем редактора журнала «СССР на стройке».
– Миша, не хотите опубликоваться у нас?
– Конечно, хочу, – тут же согласился Шолохов, глядя ей в глаза.
– Тогда ждём главу из нового романа. И вообще, заходите к нам в редакцию, товарищ Шолохов.
Она ему понравилась. Он понравился ей.
* * *
В конце февраля к Шолохову в станицу Вёшенскую явились знатные гости – председатель Ростовского облисполкома Пётр Иванович Муравьёв и второй секретарь Ростовского обкома ВКП(б) Борис Александрович Двинский. По должности Двинский являлся заместителем Евдокимова. Но по внутрипартийному статусу находился выше. С 1928-го по 1930-й он был помощником сталинского секретаря, затем, до 1937-го – заместителем заведующего Особым сектором ЦК ВКП(б). Особый сектор был, по сути, секретной разведкой партии. Двинский знал очень многое про очень многих и пользовался сталинским доверием. В партии его воспринимали как сталинского помощника по особым делам и щепетильным поручениям.
Депутат Верховного Совета, как Шолохов и Евдокимов, Двинский ещё и входил в особую тройку НКВД. Перевод его в Ростовский обком из Москвы был очень нехорошим звонком Евдокимову. Двинского отправили из Москвы, где работы у него и так был непочатый край, чтобы он в Ростове присмотрел за евдокимовскими делами. По образованию Двинский был в известном смысле шолоховским коллегой: в 1917-м закончил историко-филологический факультет Московского университета.
Гости остались у Шолохова на ночь.
Проговорили едва ли не до зари.
Визит их был следующим, после аудиенции у Ежова, сталинским ответом на шолоховское письмо.
С утра Луговой спросил одними глазами: чего, мол? С чем приехали гости?
Шолохов:
– Сев обсуждать. Совещание по севу собирай.
Луговой кивнул. Дело понятное. Сев.
Спустя месяц, в конце марта, был
