Шрифт:
Закладка:
Господин слегка замялся; но это было одно только мгновение, после которого он с предупредительной поспешностью ответил:
— Петров… Иван Иваныч Петров.
— Так-с. Чиновник-с, полагается?
— Нет… по торговой части — на коммерческой конторе служу.
Дворник поклонился и проводил с лестницы господина, который, спускаясь, повторил свое обещание переехать сегодня же, часу в седьмом вечера. «Потому — человек я холостой, одинокий, — объяснил он, — сборы у меня невелики — всего на один воз только хватит, так у меня дело недолгое, горячее дело».
И они расстались в ожидании переезда.
XXXI
БАЙКОВЫЙ ЛОЗУНГ
Часов около шести вечера, когда Селифан Ковалев ощущал по-прежнему еще некоторое приятное кружение в голове и неприятную трескотню в затылке, к воротам дома, хранимого его бдительностью, подъехал на простом ваньке давишний наниматель, а за ним, шагах в тридцати, остановился бойкий и сильный рысак одного из петербургских лихачей. Высокого роста, плотный человек, завернутый, что называется, по-старокупечески в хорошую лисью шубу, быстро отстегнул богатую полость изящных, легких санок и, осторожно оглядясь во все стороны, неторопливо пошел вслед за господином в бекеше, стараясь не упустить его из виду. Лихач, в некотором расстоянии, тоже подвигался за этим последним.
— Погода… — тихо и как бы сам с собою проговорил человек в лисьей шубе, проходя мимо господина в бекеше, который, разочтясь со своим ванькой, в эту минуту дергал за ручку звонка.
— Пока серо еще… — столь же тихо и тоже будто сам с собою промолвил господин в бекеше.
— Кажись, снег будет…
— Нишни! Стырься, откачивай дале![338]
Лисья шуба, словно совсем посторонний прохожий, прошла вперед, и лихачьи санки за ней потянулись.
В воротах показался дворник.
— Кого вам? А, это вы, сударь?
— Я, братец, я… Квартира моя готова?
— Да что ей делается? Вестимо, готова, стоит себе.
— Ну, это хорошо… Стало быть, я вот и переезжаю.
— А небиль-то ваша где же?
— А там еще… едет… при ней кухарка моя осталась с ломовиком — укладываются, а я вот вперед их проехал, чтобы встретить, значит…
— Так-с оно… Стало быть, проводить на фатеру прикажете?
— Нет, братец, что там в пустыре-то одному мне делать?.. Они ведь с возом придут не раньше как через час еще, а мне вот холодно что-то… прозяб я малость — так как бы эдак-то во… чайку бы хватить, что ли?.. Нет ли здесь трактира поблизости?
— Как не быть! Вот он, на перепутье!
— А!.. Ну, так вот что, друг любезный! — необыкновенно ласково и задушевно обратилась бекеша к Селифану Ковалеву. — Я уж тебе поклонюсь — помоги ты хозяйство наверх перетащить, как воз-то приедет.
— Отчего же… Это мы завсегда, с нашим почтением… это очинно можно.
— Ну и прекрасно!.. За труды на чай получишь, а пока они там едут, сходи-ка ты мне в трактир да принеси чайку, а я пока в дворницкой у тебя, что ли, посижу, попьем да покалякаем малость промежду себя: ты мне про соседей порасскажи — новому жильцу ведь все это надо знать, сам ты понимаешь. Смахай-ко! На вот и деньги.
— Да мне недосуг… никак невозможно от ворот отлучиться, — замялся дворник.
— Ну вот, вздор какой!.. Толкуй про ольховую дудку! Отлучиться!.. Ведь не на целый вечер, а всего-то на пять минут. Махай! Я, брат, человек негордый, простой, из мещанства тоже, и своим братом никак, значит, не гнушаюсь и не брезгаю. Как сдачу получишь, так хвати там себе осьмушку: разрешаю, значит! — добавил новый постоялец.
Дворник, с пьяных глаз, почесал задумчиво за ухом, улыбнулся при перспективе чайку и осьмушки и — слаб человек — не устоял против искушения.
Отправился. Высокий мужчина в лисьей шубе, все время внимательно следивший издали за действием бекеши, пошагал теперь на другую сторону улицы и продолжал оттуда свои наблюдения за шедшим Селифаном. Лихач меж тем оставался на прежнем месте.
Господин в бекеше выждал минуты две и тоже отправился вслед за дворником. Проходя мимо лихача, он промолвил: «Ясно», — и, вслед за этим словом, тот повернул своего коня на другую сторону, к человеку в лисьей шубе.
XXXII
«УТЕШИТЕЛЬНАЯ»
Бекеша вошла в дверь «ристарации» под фирмой «Maкедония».
— А я, брат, раздумал, — сказал он, подходя к Селифану, который стоял у буфета в ожидании двух чайников — с кипятком и прелым трактирным настоем.
— Что ж так? — отозвался, повернувшись, дворник.
— Да так, вишь… пока что до чаю, водки рюмку захотелось: прозяб я больно. Ты еще не хватил?
— Не хватил пока.
— Ну, так вместе, значит. Эй, почтенный! две большие рюмки бальзаминчику иль померанчику — что у вас тут позабористей? — распорядилась бекеша к буфетчику. — Да вот что: тебя как зовут-то, братец?
— Крещен Селифантом.
— Ну так вот что, Селифанушка, — продолжал он, хватая вместе с дворником по огромной рюмке, от которой последнего видимо огорошило, — присядем-ко мы в той-от комнате да побалуемся, по малости, чаями.
Тот раздумчиво прицмокнул языком.
— Не досуг бы мне это… неравно что по дому случится…
— Ой, чему там случиться! Ведь нам тут не час часовать — в один секунд будем готовы! — ублажала его бекеша. — Пойдем по пуншикам слегка продернем!.. Ну?.. Да и все ж оно в трактире не в пример антереснее, чем в дворницкой. Так ли?
«Пуншики» победили раздумье. Очень уж соблазнительны показались они Селифану.
— Пусти-ка, брат, машину — кадрель из русских песен — да изобрази нам два стакана пуншу позабористей! — распорядился господин в бекеше, приютившись с Селифаном у крайнего, угольного столика в смежной комнате.
Там и сям восседала обычная «публика»: извозчики с чайком да солдат с «душенькой»; грязнец-чинушка из самых замотыжных: отставной сюртук с медными пуговками и красным воротником да отдельная группа личностей, напоминавших своею внешностью и приемами гуляющих приказчиков из-под Щукина и купеческих артельщиков.
Машина еще не докончила своей «кадрили из русских песен», а дворник Селифан с новым жильцом, опорожнив по стакану, едва лишь успели приняться за вторые, как в «Македонии» появился высокий плотный человек в лисьей шубе и, осмотревшись по сторонам, направился прямо к столику новых приятелей.
— Ба-ба-ба!.. Иван Иваныч! Дружище! Вот где встренулись!.. Ну, как живешь?.. Сем-ко, брат, и я к твоему столу примажусь. Эй, малец!.. Тащи-ко нам сюда бутылку лисабончику! Аль, может, ты, Иван Иваныч, тенерифцу желаешь?
— Можно и лисабончику, и тенерифцу, — согласился Иван Иванович. — Да ты, Лука Лукич, с чего это натуру-то свою изображаешь так?
