не врал, по крайней мере, на момент разговора, но чувствовалась в нём гнильца. Да и относительная искренность, определяемая навыком эмпатии, не гарантирует верности. Сегодня, когда он сидит в вонючей и холодной камере и имеет больше шансов умереть, чем занять место тяжело заболевшего старшего брата своего погибшего отца, он может верить в одно, а завтра, когда руками союзников избавится от противников в борьбе за власть, станет думать совсем по-другому. Знаем, проходили.

Впрочем, отказывать страждущему я не стала, пообещав передать его слова Тайго… после того, как он подпишет чистый лист. Удивительно, но гордый аристократ согласился и тем самым даровал мне практически полную власть над собой (на пустой бумаге с витиеватым автографом можно написать мно-ого интересного). Видимо, его положение является ещё более отчаянным, чем показалось вначале. Но с этим пусть разбирается наш упитанный соратник по борьбе с феодалами-недобунтовщиками.

Журналист остался напоследок. Этот, в отличие от большей части иных «важных и полезных», как верно подметила Акира, балаболов, обитал в одном из общих бараков с узенькими зарешеченными окошками и запирающимися снаружи дверями.

Надо сказать, моё появление в помещении вызвало немалое оживление среди его жильцов. Здешние необычно взбудораженные постояльцы и так что-то горячо обсуждали, а после неожиданного открытия двери, за которой показалась моя персона — и вовсе подняли галдёж, чуть ли не митинг устроили.

Ну-ну. Того гляди, погром в своём бараке начнут, хе-хе.

— …Ты, девчонка, ответь: по какой причине нас, честных граждан, продолжают держать взаперти?! — нависая надо мной и воинственно размахивая деревянной ложкой, не по комплекции тонко воскликнул какой-то плечистый индивид. — Если вы не бандиты, то мы требуем…

— …Где Василь? Куда вы его забрали? — высказался сухопарый бородач (хотя тут все щеголяли бородами разной длины и (не)ухоженности).

— …нас раньше выводили на вечернюю прогулку…

— …хоть пожрать нормально…

Голоса пытающихся перекричать друг друга мужчин сливались в раздражающую какофонию, что, наложившись на крепкий запах обиталища нескольких десятков узников, не имеющих возможности регулярно мыться и стирать одежду, вероятно, могло вызвать у нестойкого человека сенсорный шок.

— Заткнулись! — на ведущих себя словно базарные торговки мужчин упало духовное давление, приправленное капелькой КИ. — Чего разорались, словно вороны над падалью? — продолжаю на фоне резко сократившихся и сильно убавивших в громкости претензий. — Я здесь не для того, чтобы вытирать вам сопли. Всю нужную информацию до всех довели. Слишком тупые и беспамятные пусть спрашивают у товарищей, что произошло и что будет. А те, кто хочет поорать или высказать необоснованные требования, в следующий раз станут заниматься этим в холодном карцере. Самые активные идиоты имеют шанс заработать путёвку на крест — проветриться от лишней дури на морозном воздухе. Мы их специально оставили, для таких выдающихся умников.

Громкий гомон, который под воздействием слабенького духовного давления превратился в бубнёж, теперь и вовсе затих. Морозить бузотёров насмерть я, конечно, не собиралась — по крайней мере, на первый раз и в отсутствие более тяжёлых проступков, чем не по делу длинный язык: повисят привязанные, а потом, уже поумневшие, вернутся в камеру — но сидельцы об этом, естественно, не знали. Не удивительно, что в бараке повисла такая тишина, что стало слышно копошение крыс.

— Что ж, раз мы расставили точки над «и», то перейдём к делу. У кого из вас есть важные и неотложные вопросы, которые нужно задать командиру имперской боевой группы?

Молчание.

Запугивание, как и всегда, сработало быстрее и лучше любой попытки вступить в полемику. Но как бы оно не сделало это слишком хорошо. В конце концов, я здесь не для того, чтобы кошмарить спасённых от бандитов пленников, а для разговора. Потенциальный собеседник для которого теперь молчит.

Прелестно! За дурацким появлением грозит последовать не менее дурацкий уход.

Раздражённо оглядев резво потерявших запал бородатых оборванцев, всё-таки вижу реакцию. С дальней от меня лавки, промаргиваясь от недавнего сна — и как он только умудрился заснуть при такой шумихе? — поднялся смуглокожий мужчина с левой рукой в самодельном лубке, продетом через перевязь на шее. В эмоциональном плане этот человек, в отличие от львиной доли оставшихся, излучал не подавленную злобу и/или страх различной степени, а неподдельный интерес, приправленный лёгкой досадой на себя.

Хотя, он ведь в буквальном смысле проспал моё выступление.

— Не стоит на них гневаться, уважаемая воительница. Это я, по недомыслию своему, начал обсуждение изменившихся обстоятельств и тем самым неосторожно бросил искру на промасленные ветви людского страха и сомнений. А после вместо того, чтобы направлять разговор, постыдно задремал, поддавшись усталости. Приношу покорнейшие извинения за свою слабость, породившую данную досадную оплошность, а также за то, что вынудил отвлечься от ваших, без сомнения, важных дел, — примиряюще заговорил новый собеседник. — И разрешите представиться, — с лёгкой улыбкой он изобразил поклон. — Я — Кизаши: скромный журналист, публицист и немножечко философ, а также паршивая овца славного рода воинов и алхимиков Сангре. Быть может, вам доводилось видеть мои работы?

— Куроме, — тоже обозначаю лёгкий поклон, в конце концов, несмотря на мою предвзятость к журналистам, этот ведёт себя прилично, а элементарная вежливость мне ничего не стоит. — Глава спецгруппы Службы разведки. Я не запоминаю авторов газетных статей, поэтому не могу уверенно сказать, видела ли ваши. Возможно, и видела: я читаю достаточно много разной периодики. Кстати, разве журналист и публицист — это не одно и то же?

— Искренне рад знакомству! — от улыбки в уголках блестящих энтузиазмом синих глаз собеседника образовались морщинки, выдавая в нём человека, щедрого на выражение положительных эмоций. — И вы отчасти правы, говоря о родстве понятий журналистики и публицистики — и там и там принято опираться на факты. Однако я бы не спешил заявлять о тождественности. Ведь публицистом можно назвать и журналиста, пишущего об общественной и политической жизни, и писателя, чей труд сосредоточен