-

Задолго до того, как имя Kuhn Loeb исчезло с Уолл-стрит, память о Джейкобе Шиффе начала угасать. Человека со здоровым эго - а порой и с налетом самодовольства - казалось, мало заботило то, что его имя продолжает жить. После его смерти газета The New York Times попыталась и не смогла составить портрет основных филантропических пожертвований Шиффа "из-за их количества... и потому что многие из них были анонимными". Шифф также не пытался связать свое имя с инвестиционным банком, который он привел к международной славе.

Но независимо от того, знали они об этом или нет, магнаты, господствовавшие на Уолл-стрит в годы после смерти Шиффа, ходили в его тени. Наводя мосты между старым и новым миром, он определил период развития финансов и филантропии, из которого пророс современный мир, каким мы его знаем. Немногие могут претендовать на наследие вполовину столь же глубокое.

"Никто не может занять его место", - проповедовал через несколько дней после его смерти раввин и сионистский лидер Стивен Уайз, который в свое время осуждал удушающий контроль Шиффа над еврейской филантропией. "Никто не должен мечтать о том, чтобы занять его место - то место, к которому Шифф не стремился, то место власти, которое ему навязали.... Шифф ушел, и вместе с ним ушла эпоха Шиффа."

При жизни Шиффа "52 William Street стала таким же эвфемизмом, как Белый дом, 10 Downing Street и Quai d'Orsay", - вспоминал Моррис Уолдман, чье участие в Галвестонском движении и других еврейских филантропических проектах привело его в тесный контакт с Шиффом. И он отметил: "Сегодня не может быть ничего похожего на эпоху Шиффа.... Это была филантропическая эпоха еврейской жизни".

Однако особое место Шиффа в еврейской жизни объяснялось не только его феноменальным богатством или филантропической деятельностью. Филантропия - это не что иное, как возвращение пенни за украденный доллар", - заявила в своей книге, посвященной Шиффу, газета "Форвард", открыто социалистическая газета на языке идиш.

Мы всегда почитали Шиффа не потому, что он был финансовым гигантом; не потому, что он был силой в капиталистическом классе, который мы стремимся упразднить с этой земли; не потому, что он отдавал огромные суммы еврейским благотворительным учреждениям, ведь есть и другие еврейские миллионеры, которые отдавали столько же, если не больше, чем он, и чья благотворительность не находила отклика в наших сердцах. Что поразило нас в его смерти, что внушило благоговение и любовь, так это характер, личность этого человека. Нас впечатлил не его огромный вклад в благотворительность, а личный интерес, который двигал им в этой работе. Если бы у других миллионеров не было миллионов, не было бы и филантропии - не было бы желания отдавать. Шифф завоевал бы уважение и почтение, будь он плащевиком или торговцем.

Смерть Шиффа вызвала резонанс далеко за пределами еврейских кругов и стала поводом для национального траура, встреченного с почти королевской торжественностью. Газеты по всей стране отмечали его жизнь на своих первых полосах. Трибьюты и соболезнования сыпались со всего мира. Вудро Вильсон оплакивал потерю одного из "самых полезных граждан" страны. Предшественник Вильсона, Уильям Говард Тафт, высоко оценил "бесконечную" щедрость Шиффа. Министр иностранных дел Японии виконт Учида передал "глубокие и искренние сожаления" своего правительства в связи с потерей "одного из лучших друзей нашей страны". В письме к Терезе Шифф журналист Освальд Виллард сказал, что за свою двадцатипятилетнюю карьеру он никогда не видел подобного "излияния сожаления и скорби".

В понедельник после смерти Шиффа десять тысяч человек пришли к дому 52 по Уильям-стрит, чтобы получить одну из двух тысяч пропусков на похороны Шиффа, которые должны были состояться на следующий день в храме Эману-Эль.

Став свидетелем этой помпезности, Эдвард Варбург, которому в то время было двенадцать лет, впервые осознал возвышенный статус своего деда. Вместе с братьями, сестрами и кузенами его провели к дверям спальни Шиффа, чтобы он мог в последний раз взглянуть на великого человека, лежащего в состоянии покоя, тело которого обрамляли ряды пурпурных астр.

"Моя мать и другие дамы семьи были в полном черном", - вспоминал Эдвард. "Когда они шли в дом и выходили из него, то драпировались тяжелыми креповыми вуалями, что делало их неузнаваемыми и неотличимыми одна от другой. Все мужчины носили черные нарукавные повязки и черные галстуки".

Во вторник, 28 сентября, в день похорон Шиффа, тысячи зрителей заполонили улицы вокруг храма Эману-Эль. Более 350 полицейских помогали справиться с толпой, а несколько кварталов вокруг синагоги были закрыты для движения.

В Эману-Эль не было ни одной незанятой скамьи. Видные банкиры, президенты трастовых компаний и промышленники сидели плечом к плечу с работниками общин, раввинами и еврейскими иммигрантами. "Передо мной сидел банкир с Уолл-стрит, а справа от меня - два наших старика из Нижнего Ист-Сайда, бедняки в черных шапочках с черепами", - вспоминал один из присутствующих. Среди собравшихся были губернатор Нью-Йорка Альфред Э. Смит, приехавший из Олбани, и мэр Нью-Йорка Джон Хайлан. Япония направила своего американского консула для участия в мероприятии. Джон Д. Рокфеллер-младший выразил свое почтение. Глава Western Union Ньюкомб Карлтон тоже выразил свое почтение. Прибыли делегации из самых разных организаций, которые Шифф поддерживал в течение своей жизни: Фонд барона де Хирша, Еврейский приют для сирот, поселение на Генри-стрит, дом Монтефиоре, больница Маунт-Синай, Красный Крест и другие.

В десять утра взревел орган, и траурные ноты "Коль Нидре" заполнили святилище, а баритон Метрополитен-опера Роберт Леонхардт спел стихи еврейской декларации об отпущении грехов (обычно исполняемой только в начале Йом-Кипура). Гроб Шиффа, почти невидимый под горой белых роз, астр и ландышей, пронесли по длинному центральному проходу к алтарю. (Цветочная композиция, украшавшая гроб Шиффа, была, возможно, техническим нарушением последнего желания банкира, хотя остальная часть храма была в основном не украшена).

Погребальный обряд, по просьбе Шиффа, был прост и ничем не отличался от тех, что проводятся для любого другого еврейского гражданина. Не было сказано ни слова о его деловой карьере, о его роли в реорганизации железных дорог, капитализации американской промышленности и превращении Соединенных Штатов из развивающейся страны в финансовую державу первого эшелона. Его не хвалили ни за филантропию, ни за миллионы, которые он вливал в еврейские и светские дела, ни за более мелкие акты щедрости, которые он предлагал отдельным людям. Не упоминались его подвиги как еврейского или гражданского лидера. Не было и хвалебных речей. Так ли