— Может, он бывший пьяница, — сказал я. — Многие после лечения впадают в ханжество.

— Возможно, — сказала она и стала смотреть на озеро. — Как здесь тихо. Казалось, писателю должно быть здесь хорошо — если писателю вообще бывает где-нибудь хорошо. — Она обернулась ко мне. — Значит, Роджер вас не уговорил?

— Смысла нет, миссис Уэйд. Ничем не могу помочь. Я ведь уже объяснял. Чтобы вовремя прийти на помощь, надо не спускать с него глаз ни на минуту. А это невозможно, даже если забросить все другие дела. Человек может сорваться с цепи в мгновение ока. Кстати, по-моему, на него это не похоже. Он мне кажется вполне уравновешенным.

Она взялась за край соседнего шезлонга и подалась вперед.

— Если бы он дописал книгу, все, наверное, уладилось бы.

— Тут я не могу ему помочь. — Она смотрела вниз, себе на руки.

— Можете, раз он вам верит. Это самое главное. Или вам противно жить у нас и получать за это деньги?

— Ему нужен психиатр, миссис Уэйд. Только хороший, не шарлатан.

Она встрепенулась.

— Психиатр? Зачем?

Я выбил пепел из трубки и подержал, чтобы она остыла.

— Я, конечно, дилетант, но могу сказать. Ему кажется, что в подсознании у него скрыта какая-то тайна, и он не знает какая. Это может быть сознание вины — собственной или чужой. Он считает, что пьет оттого, что не может вспомнить. Наверное, это событие произошло, когда он был пьян, вот он и напивается, чтобы снова впасть в это состояние, в полную отключку. Это задача для психиатра. Дальше. Если это не так, тогда он напивается просто потому, что любит пить или не может с собой справиться, а тайну выдумал себе в оправдание. Но писать и уж, во всяком случае, закончить книгу, он не может из-за пьянства. Итак, вывод: не может дописать, потому что сам оглушает себя выпивкой. А если наоборот?

— Нет, это — нет, — сказала она. — Роджер очень талантливый. Я совершенно уверена, что его лучшие книги еще впереди.

— Я же сказал, что рассуждаю, как дилетант. Вы как-то заметили, у меня в гостях, что он, может быть, разлюбил свою жену. А если и тут наоборот?

Она поглядела в сторону дома, потом повернулась к нему спиной. Я поглядел туда же. В дверях стоял Уэйд и смотрел на нас. Я увидел, как он зашел за стойку бара и стал доставать оттуда бутылку.

— Не останавливайте его, — быстро сказала она. — Никогда этого не делаю. Никогда. Наверное, вы правы, мистер Марло. Делать нечего — он должен сам от этого избавиться.

Трубка остыла, я спрятал ее в карман.

— Раз уж мы так глубоко копаем — как насчет моего вопроса?

— Я люблю своего мужа, — просто сказала она. — Может быть, не так, как в молодости. Но люблю. Молодость бывает только раз. Человек, которого я тогда любила, умер. Погиб на войне. У него, как ни странно, были те же инициалы, что у вас. Теперь это не важно — правда, иногда мне кажется, что он не умер. Тело так и не нашли. Но это часто случалось. — Она пристально и испытующе взглянула на меня.

— Иногда — не часто, конечно, — в тихом баре, или в пустом вестибюле хорошей гостиницы, или на пароходной палубе, рано утром или очень поздно вечером, мне начинает казаться, будто он ждет меня где-то в тени, в уголке, и я сейчас его увижу. — Она помолчала, опустив глаза. — Это так глупо, мне даже стыдно. Мы очень любили друг друга — той безумной, непонятной, невероятной любовью, которая бывает раз в жизни.

Она умолкла, словно в забытьи, глядя на озеро. Я снова обернулся к дому. Уэйд стоял в дверях со стаканом в руке. Я перевел взгляд на Эйлин. Для нее я сейчас не существовал. Я встал и пошел к дому. Стакан в руке Уэйда был налит до краев. Глаза у него были нехорошие.

— Как продвигаются дела с моей женой, Марло? — Губы у него дернулись.

— Я за ней не ухаживаю, если вы об этом.

— Именно об этом. Вы тут вечером лезли к ней целоваться. Много про себя воображаете. Не выйдет, приятель. Нос не дорос.

Я хотел его обойти, но он загородил путь широким плечом.

— Не торопитесь, старина. Посидите еще. У нас в гостях так редко бывают сыщики.

— Скоро совсем не будет, — сказал я. Он запрокинул стакан и, отпив глоток, нагло ухмыльнулся.

— Рано вы начали, сопротивляемость у вас низкая, — заметил я. — Впрочем, что толку в словах.

— О’кей, дорогой воспитатель. Неужели не слыхали, что пьяницу воспитывать — гиблое дело? Пьяницы не перевоспитываются, друг мой. Они разлагаются. Местами это очень противно. — Он снова поднес стакан к губам и допил почти до дна. — А местами жутко. Но говоря изысканным языком нашего милейшего доктора Лоринга, этой паршивой сволочи с черным саквояжем, оставьте в покое мою жену, Марло. Конечно, вы на нее положили глаз. Все кладут. Хотите с ней переспать. Все хотят. Проникнуть в ее мечты, ощутить аромат ее воспоминаний. Может, и я хочу. Но проникнуть некуда, приятель. Там пусто, пусто, пусто. Останетесь один в темноте.

Он допил и перевернул стакан вверх дном.

— Вот так, Марло. Пусто. Ничего там нет. Уж я-то знаю.

Поставив стакан на край стойки, он зашагал к лестнице, стараясь держаться прямо. Опираясь на перила, поднялся на несколько ступенек, остановился и сверху посмотрел на меня с невеселой улыбкой.

— Простите за дешевый сарказм, Марло. Вы славный малый. Жаль, если с вами что-нибудь случится.

— Что, например?

— Может, вы еще не слыхали о вечном волшебстве ее первой любви — о парне, который без вести пропал в Норвегии? Вы бы не хотели пропасть без вести, а, дружище? Вы мой личный родной сыщик. Вы нашли меня, когда я затерялся среди дикого величия Ущелья Сепульведа. — Он поводил ладонью по отполированным перилам. — От души было бы жаль, если бы и вы затерялись. Как тот тип, который сражался в рядах британцев. Он так затерялся, что неизвестно, был ли он на самом деле. Может, она его просто выдумала для забавы?

— Откуда мне знать?

Он продолжал смотреть на меня, на переносице обрисовались глубокие морщины, рот горько скривился.

— Откуда нам всем знать? Может, она и сама не знает. Малыш устал. Малыш слишком долго играл в поломанные игрушки. Малыш хочет баиньки.

Он ушел наверх.

Вскоре появился Кэнди и начал прибираться в баре — ставил стаканы на поднос, проверял, что осталось в бутылках — не обращая на меня внимания. Во всяком случае, так мне