взывающие исключительно к нуждам своих клиентов-опылителей, не обязаны сообщать, что их самих интересует только секс). Позже яркие плоды будут сообщать о своей спелости и питательности фруктоядным животным, чтобы побудить их поработать разносчиками семян. Кроме того, растения посылают множество химических сигналов другим растениям и насекомым, поедающим других насекомых, чтобы те помогли им отбиться от нападений разнообразных вредителей.

Животные тоже подают сигналы, закодированные в звуках, запахах, песнях, танцах, ритуалах… и в языке. Мы, люди, так сильно полагаемся на нашу речь и так много ею пользуемся, что почти утратили способность различать тонкие, а иногда и вполне явные невербальные сигналы, которые все время подаем другим и на которые реагируем сами. Многие животные тоже пользуются жестами, исполненными смысла. Другие обладают небольшим запасом слов и даже простейшим синтаксисом. У многих видов есть языковые диалекты; у кашалотов, например, – их замечательно красивые коды. Весь мир пронизан волнами и слоями непрестанного общения.

Чем больше мы отдаляемся от тающих вдалеке зеленых склонов, тем более синим становится море.

И вот в воде опять виднеется чей-то черный плавник. Это кит, только совсем небольшой – размером с дельфина. Он один. Еле двигается. Я не могу опознать его и впадаю в полное замешательство.

Шейну достаточно одного взгляда. «Кювьеров клюворыл?.. Нет, не он. Тогда кто-то из ремнезубов. Но не Блэнвиля. Возможно, антильский или ремнезуб Тру…»

Парящая над нами с опущенной головой королевская крачка внезапно резко снижается, описав крутой полукруг, ныряет и тут же взмывает снова, оранжевым клювом выдернув из моря саргана; она держит его за голову, и он извивается всем серебристым телом, широко раскрыв длинные челюсти.

«…Только вот детеныши ремнезубов всегда ныряют вместе с родителями».

Значит, с этим малышом случилось что-то плохое? Но гидрофон не улавливает сигналов бедствия.

«Видишь его дыхало? Оно большое, направленное вперед?» – спрашивает меня Шейн.

Нет, не вижу. Я только и могу, что просто таращиться на китенка. И даже толком не знаю, на какие отличительные признаки нужно смотреть.

«Да еще плавник… Знаешь, я думаю, что это может быть Kogia».

К роду Kogia, или карликовых кашалотов, относятся два вида, которые долгое время считали одним: собственно карликовый кашалот, он же кашалот-пигмей, и малый карликовый кашалот. Различить их по внешним признакам почти невозможно. Они действительно намного меньше настоящих кашалотов и, в сущности, совсем на них не похожи. Я видел однажды живого кашалота-пигмея, который выбросился на берег неподалеку от моего дома на Лонг-Айленде. Это поразительное создание меньше трех метров длиной выглядело каким-то причудливым искажением, словно недоработанная модель, ранний прототип кашалота – с маленькой головой, маленьким ртом и совсем уж маленьким телом. А теперь – вот он, передо мной, этот результат миллионов лет преобразования в другой, отдельный вид. Здесь мы и оставим его.

Меня поражает странность некоторых названий. «Карликовый». «Пигмей». «Малая косатка». В них есть что-то уничижительное. Складывается впечатление, что такие названия отражают путаницу, неуверенность. Незнание. Это реальные виды, но их называют как нечто несуществующее. Среди множества бед, что люди принесли китам, не последнее место занимают нелепые названия, которые этим несчастным приходится влачить на себе по всем морям и океанам, как унизительные ярлыки. Китобои когда-то наградили китов такими кошмарными именами, а ученые взяли и увековечили их. То, что исследователи морских млекопитающих упорно отказываются обновлять видовые названия, идет вразрез с практикой, принятой среди орнитологов; те, наоборот, обладают раздражающей склонностью постоянно менять латинские и общеупотребимые названия птиц, то объединяя родственные виды, то дробя. (Например, обитающую в Америке птицу из рода Gallinula в 1980-х годах объединили в один вид с близкой ей европейской формой и тоже стали называть камышницей, или болотной курочкой, хотя любой бы вам сказал, что она совсем не обязательно живет в камышах и не имеет никакого отношения к курам; в 2011 году эти виды опять разделили. В самой птице все осталось прежним – менялось только ее название.) Ну а те, кто занимается китами, упрямо держатся за привычные названия, и неважно, что они давно устарели или просто звучат глупо.

Вот, скажем, финвал, он же настоящий полосатик. Можно подумать, что другие полосатики – ненастоящие. Или горбатый кит – его главная особенность заключается не в какой-то горбатой спине, а в том, что у него самые длинные среди всех китов грудные плавники. Время от времени горбач пользуется этими «крыльями», чтобы проталкивать себя под водой и маневрировать, подобно пингвину. Горбатого кита просто необходимо назвать длиннокрылым китом. Собственно, его латинское название переводится как «длиннокрылый обитатель Новой Англии», что тоже не лишено смысла, хотя на самом деле горбачи живут повсюду: в Атлантическом, Тихом и Индийском океанах, в Арктике и вокруг Антарктики. Так почему же только «Новая Англия»?

Гладкого кита по-английски называют right whale – «правильный кит». Правильный – в смысле подходящий для промысла, потому что тело убитого гладкого кита не тонет, а остается плавать на поверхности. Это название родилось до того, как быстрые моторы и гарпунные пушки сделали «правильным» любого кита. Так, может быть, нам все-таки выбрать название получше для этого создания, вопреки всему дожившего до наших дней? (Разве название «имеющий-право-жить» кит не лучше, чем «правильный-для-промысла»?)

И на закуску – самое замечательное: кашалота мы по-прежнему называем спермацетовым китом, потому что часть его удивительной головы заполнена особым веществом – спермацетом, на вид напоминающим семенную жидкость. Разумеется, китобои не имели ни малейшего представления о звукопроводящей функции спермацета. А откуда же взялось название «кашалот»? Португальское слово cachola относится к голове этого кита. Занятно, но то ли случайно, то ли сознательно англоязычные китобои исказили его, так что для них оно стало звучать как catch-a-lot – «лови побольше». Так что теперь у нас есть «правильный для промысла» гладкий кит и кашалот, которого нужно «ловить побольше». Согласитесь, такие названия куда лучше характеризуют нас самих, нежели китов.

Семьи

Глава четвертая

Киты, которых мы ищем, ничем не скованы в своей свободе и неукротимы в своей погоне. И они обитают в мире, лишенном границ. Толща воды, на поверхности которой мы сейчас зависли, достигает глубины в добрых пять километров. Даже здесь, снаружи, она выглядит темной. Она густо населена самыми необычайными созданиями, но для человека этот мир недосягаем. Впрочем, таков он и есть.

Поверхность внезапно покрывается рябью: подошел косяк, вероятно, испанской пятнистой макрели, и стайка летучих рыб спасается от внезапно нагрянувшего хищника, срываясь в полет на своих прозрачных, словно целлофановых крыльях. Может показаться, будто они возникли из пены, разбегающейся от носа нашей лодки. Здесь, в этой Стране Чудес, рыбы способны парить над