Драгош кланяется и направляется к двери.

С ю з а н н а. Доброе утро, Александру. Ты уже закончил утреннюю прогулку?

А л е к у. Знаешь, персиковое дерево, то, что на холмике, около будки сторожа, начало сохнуть.

С ю з а н н а. Посмотри, Драгош, что там случилось. Может, его просто нужно подрезать.

Д р а г о ш. Сейчас иду.

С ю з а н н а. Зачем же сейчас, можно и попозже.

Драгош смущенно останавливается на пороге.

М а р и а н н а  возвращается с чемоданом.

М а р и а н н а. Пусть Маранда снесет мой чемодан на вокзал.

С ю з а н н а. Пусть это сделает Рене.

М а р и а н н а. Он ночью уехал домой.

С ю з а н н а. Ну так неси сама. А ты где спала?

М а р и а н н а. Это тебя в самом деле интересует?

С ю з а н н а. Я хочу знать, где ты спала?

М а р и а н н а. У жены священника.

С ю з а н н а. И под каким предлогом ты напросилась к ней на ночлег?

М а р и а н н а (ищет что-то в комоде). Здесь лежал мой несессер.

С ю з а н н а. Я тебя спрашиваю, что ты ей сказала?

М а р и а н н а. Что надо, то и сказала.

С ю з а н н а. Надо? Как это понять? Объясни мне.

Д р а г о ш. Мама, это излишне…

С ю з а н н а. Драгош, я разговариваю со своей дочерью, а не с тобой.

А л е к у. Сюзанна, я тоже тебя прошу. Это тягостно для всех.

М а р и а н н а. В особенности для некоторых.

Сюзанна больше не смотрит на них.

Д р а г о ш. Марианна, пожалуйста, прекрати. Вчера вечером ты уже высказала все, что хотела. Ты сама скомпрометировала себя в наших глазах, раз и навсегда.

М а р и а н н а. Я, я себя скомпрометировала? Да разве обо мне речь? (Громко хохочет.)

Д р а г о ш. Женщина интеллигентная, которая роется в чужих ящиках, в чужих жизнях…

М а р и а н н а. Это не чужие, это наши жизни, моя и твоя!

А л е к у. Речь идет о жизни вашей матери.

Д р а г о ш. Женщине, которая прибегает к таким методам, как шантаж — а это чистейший шантаж, — нет места среди нас, да и говорить нам с ней не о чем.

М а р и а н н а. Вы считаете, что проще разрешить этот вопрос в судебном порядке, а не между собой, в тесном семейном кругу? Как угодно.

Д р а г о ш. Ты способна затеять процесс? Раскрыть всему миру наши семейные тайны?

М а р и а н н а. Так же как ты способен использовать в своих интересах мое молчание и продолжать владеть виноградником и домом, которые тебе не принадлежат.

А л е к у. Но у тебя, сударыня, больше нет доказательств. Нет доказательств! Какой закон станет на твою сторону?

М а р и а н н а. Ах вот вы на что рассчитываете? Сожгли письма и думаете, у меня ни одного не осталось?

А л е к у. Было всего два письма. Уж позволь мне это знать лучше тебя.

М а р и а н н а. И вы воображаете, у меня больше нет никаких вещественных доказательств?

А л е к у. Нет, у тебя ничего больше нет.

М а р и а н н а. Вот почему вы так спокойны? Посовещались между собой, устроили вчера вечером семейный совет… (Указывает на Сюзанну.) Государственный совет и королева-мать заявила, что без доказательств я ничего не посмею предпринять.

Д р а г о ш. Мы не совещались, но каждый в глубине души был уверен, что Марианна Маня-Войнешть не может докатиться до подобной низости.

А л е к у. Не станет человеком, за которого всем нам было бы стыдно.

М а р и а н н а. Даже такому цинику, как вы, вам, «другу дома»?

Сюзанна тихо смеется и продолжает молчать.

А тебе, Драгош, значит, можно быть таким расчетливым, таким несправедливым по отношению ко мне?

Д р а г о ш (смущенно). Я еще… поговорю с мамой… попробую… Может быть… В конце концов мы найдем… какое-нибудь приемлемое решение… Я буду регулярно выплачивать тебе ренту из своей зарплаты… из доходов от виноградника.

С ю з а н н а. Ничего ты не будешь выплачивать.

М а р и а н н а. Почему? Потому что у меня больше нет доказательств?

С ю з а н н а. Нет, дочь моя. Потому что было бы несправедливо, чтобы он что-то тебе выплачивал.

Д р а г о ш. Мама, но все-таки…

С ю з а н н а. Что — все-таки?

М а р и а н н а. Письма все-таки были. Вы все их видели.

С ю з а н н а (теряет самообладание). Были… Были!.. Дура! Все было! И ты — дочь Алеку Бэляну!

М а р и а н н а. Кто?.. Я?.. Я — дочь Алеку Бэляну?

С ю з а н н а. Да! Ты, ты, первый мой ребенок, дочь Алеку Бэляну!

М а р и а н н а. Это правда?

С ю з а н н а. Я любила его еще до моей и до его свадьбы. Мои родители настаивали на браке с Григоре из-за его имени и состояния. Я произвела тебя на свет через семь месяцев после свадьбы. Позже, в Париже, я родила Драгоша, и вот он — действительно сын Григоре Маня-Войнешть.

Д р а г о ш. Мама!

М а р и а н н а. Мама, это правда? Дядя Алеку, дядя Алеку! Скажите вы, это правда?

А л е к у. Правда, Марианна. Чистая правда.

С ю з а н н а (с иронией в голосе). У нас и доказательства есть. Хочешь посмотреть?

М а р и а н н а (как пораженная громом). Вот как?!

С ю з а н н а. Не хочешь взглянуть на доказательства? Его письма ко мне? Они наверху, в комоде. Вы плохо искали. Ну, принести?

М а р и а н н а (упавшим голосом). Нет, не надо.

С ю з а н н а (садится). Рассудив по справедливости, я отдала тебе все, что унаследовала от своих родителей: городской дом и драгоценности. А Драгошу — то, что осталось после его отца. У Александру ничего нет, у него никогда ничего не было, от него тебе унаследовать нечего.

А л е к у (печально). Ты сама знаешь, у меня ничего нет. Правда, в тридцать восьмом году я выиграл крупную сумму в рулетку. У меня тогда был отпуск, и мы вместе с Дуки ездили в Канны. На эти деньги я собирался купить поместье, с тем чтобы завещать его тебе. Но ничего подходящего не подвернулось, а потом во время войны деньги разошлись.

С ю з а н н а. К тому же сейчас его все равно бы у тебя отобрали. (Внезапно выходит из себя.) Да и кто теперь рассчитывает на наследство? Ты что, не понимаешь, какие времена наступили? Каждый сам прокладывает себе дорогу в жизни. Кто нынче строит свое будущее на наследстве?

Пауза.

А л е к у (тихо подходит к Сюзанне). Ты очень покраснела, Сюзанна. Тебе плохо? Скажи правду.

С ю з а н н а. Нет, мой дорогой.

Драгош и Марианна смотрят на нее как завороженные.

Мы любили друг друга. Это было большое чувство, которое мы пронесли через всю нашу жизнь.

Драгош испытывает неловкость.

И твоего отца, Драгош, я тоже очень любила — как старшего брата, как человека достойного всяческого уважения и бережного отношения. И я относилась к нему действительно бережно.

А л е к у. Если человек живет, не зная какого-то факта, который может причинить ему боль, — то факта этого как бы и не существует. Для нас реально только то, что нам известно. Заноза, вонзившаяся в палец, реальнее бога, которого мы никогда не видели. Вол для мужика — нечто реальное, непреложная истина, а вот теория причинности, о которой он понятия не имеет…

Тихо входит  Л а у р а, Драгош знаками просит ее удалиться.

С ю з а н н а. Иди сюда, дорогая моя Лаура. (Продолжает.) Мы