– Все будет хорошо.

– Правда, Рудольфио?

– Правда.

– Я тебе верю, – сказала она.

– Да.

Он хотел отойти, но она позвала:

– Рудольфио!

– Да.

– Зачем ты так рано женился? Ведь еще бы два года, и я бы вышла за тебя замуж.

– Не торопись, – сказал он. – Ты и так выйдешь замуж за какого-нибудь очень хорошего парня.

– Я бы хотела за тебя.

– Он будет лучше, чем я.

– Ну да, – недоверчиво протянула она. – Ты думаешь, лучше бывают?

– В тысячу раз лучше бывают.

– Но это будешь не ты. – Она неумело вздохнула.

– Давай лучше пить чай, – предложил он.

– Давай.

Он пошел на кухню и поставил чайник на плитку.

– Рудольфио!

Она стояла возле полок с книгами.

– Рудольфио, у нас с тобой самое красивое имя. Вот посмотри, даже у писателей нет лучше. – Она на мгновение умолкла. – Может быть, только вот у этого. Эк-зю-пе-ри. Правда, красивое?

– Да, – сказал он. – А ты не читала его?

– Нет.

– Возьми и почитай. Только без отгулов – договорились?

– Договорились.

Она стала одеваться.

– А чай? – вспомнил он.

– Рудольфио, я лучше пойду, хорошо? – Улыбка у нее стала грустной. – Ты только не говори жене, что я здесь была. Хорошо, Рудольфио?

– Ладно, – пообещал он.

Когда она ушла, он почувствовал, что ему стало тоскливо, он был полон какой-то необъяснимой, еще не открытой тоски, тем не менее существующей в природе. Он оделся и вышел на улицу.

Весна наступила как-то сразу, почти без предупреждения. Люди за несколько дней стали добрее, и эти несколько дней казались им переходным периодом от поры ожидания к поре свершения, потому что весенние сны с мастерством опытной гадалки напророчили им счастье и любовь.

В один из таких дней, уже вечером, когда Рудольф возвращался домой, его остановила пожилая женщина.

– Я мать Ио, – начала она. – Вы простите, вас, кажется, зовут Рудольфио.

– Да, – улыбнувшись, согласился он.

– Я знаю о вас от дочери. В последнее время она много говорит о вас, но я…

Она замялась, и он понял, что ей трудно спросить то, что необходимо было спросить как матери.

– Вы не волнуйтесь, – сказал он. – У нас с Ио самая хорошая дружба, и ничего плохого от этого не будет.

– Конечно, конечно, – смущаясь, заторопилась она. – Но Ио – взбалмошная девчонка, она нас совсем не слушает. И если вы повлияете на нее… Понимаете, я боюсь, возраст такой, что надо бояться, – она может натворить глупостей. И потом, меня пугает, что у нее совсем нет подруг среди одноклассниц и вообще среди сверстников.

– Это плохо.

– Я понимаю. Мне показалось, вы имеете на нее влияние…

– Я поговорю с ней, – пообещал он. – Но, по-моему, Ио хорошая девочка, зря вы так беспокоитесь.

– Не знаю.

– До свиданья. Я поговорю с ней. Все будет хорошо.

Он решил позвонить ей сразу же, не откладывая, тем более что жены дома не было.

– Рудольфио! – было видно, что она очень обрадовалась. – Какой же ты молодец, что позвонил, Рудольфио, а я опять плакала.

– Нельзя так часто плакать, – сказал он.

– Это все «Маленький принц». Мне его жалко. Ведь правда, он был у нас на земле?

– По-моему, правда.

– И по-моему, тоже. А мы не знали. Ведь это же ужасно. И если бы не Экзюпери, никогда бы не узнали, Не зря у него такое же красивое имя, как и у нас.

– Да.

– Я еще вот о чем думаю: хорошо, что он так и остался Маленьким принцем. Потому что страшно: а вдруг потом он стал бы самым обыкновенным? А у нас и так слишком много обыкновенных.

– Не знаю.

– Зато я знаю, это точно.

– А «Планету людей» ты прочитала?

– Я все прочитала, Рудольфио. По-моему, Экзюпери очень мудрый писатель. Даже страшно становится, до чего мудрый. И добрый. Помнишь: Барка выкупают на свободу, дают ему деньги, а он тратит их на туфельки для ребятишек и остается ни с чем.

– Да, – сказал он. – А помнишь Боннафуса, который разорял и грабил арабов, а они его ненавидели и в то же время любили?

– Потому что без него пустыня казалась бы им самой обыкновенной, а он делал ее опасной и романтичной.

– Ты молодчина, если все это понимаешь, – сказал он.

– Рудольфио… – она замолчала.

– Я слушаю, – напомнил он.

Она молчала.

– Рудольфио, – отчего-то волнуясь, сказал он. – Приходи сейчас ко мне, я один.

Оглядываясь, она прошла к креслу и села.

– Ты чего такая тихая? – спросил он.

– Ее правда нет?

– Жены?

– Ну да.

– Нет.

– Мымра она у тебя.

– Что?

– Мымра – вот что!

– Где ты взяла это слово?

– В великом русском языке. Там для нее ничего более подходящего нет.

– Ио, ну нельзя же так.

– Не Ио, а Рудольфио.

– Ах да.

– Я недавно позвонила и попала на нее. Знаешь, что она мне сказала? Если, говорит, ты насчет резервуаров, то лучше обратись к учителю. По-моему, она ревнует тебя ко мне.

– Не думаю.

– Рудольфио, а правда, я лучше ее? Я ведь еще не оформилась как следует, у меня все впереди.

Он улыбнулся и кивнул.

– Вот видишь. По-моему, тебе пора с ней развестись.

– Не говори глупости, – оборвал он ее. – Я тебе слишком многое позволяю.

– Из любви, да?

– Нет, из дружбы.

Она, насупившись, умолкла, но было видно, что это ненадолго.

– Как ее зовут?

– Кого – жену?

– Ну да.

– Клава.

– Ничего себе нагрузочка.

Он рассердился:

– Перестань.

Она поднялась, на мгновение закрыла глаза и вдруг сказала:

– Рудольфио, я ненормальная, прости меня, я не хотела…

– Только не реветь, – предупредил он.

– Не буду.

Она отошла и отвернулась к окну.

– Рудольфио, – сказала она, – давай договоримся так: я у тебя сегодня не была и ничего этого не говорила, хорошо?

– Да.

– Считай, что это «до свиданья» я тебе сказала по телефону.

– Да.

Она ушла.

Через пять минут зазвонил телефон.

– До свиданья, Рудольфио.

– До свиданья.

Он подождал, но она положила трубку.

Она уже больше не звонила, и он ее долго не видел, потому что опять уезжал и вернулся только в мае, когда на солнечных весах лето окончательно перевесило весну. В это время у него всегда было много работы; вспоминая о ней, он все откладывал: поговорю завтра, послезавтра, но так и не поговорил.

Они встретились случайно – наконец-то в трамвае. Он увидел ее и стал нетерпеливо проталкиваться, боясь, что она сойдет, – ведь она могла сойти и на другой остановке, а он бы, наверное, не решился прыгнуть вслед за ней. Но она осталась, и он поймал себя на том, что обрадовался этому больше, чем следовало, наверное, при их дружеских отношениях.