― Ты ведь не думаешь, что отхватила себе толстый кошелек, только лишь прикинувшись бедной овечкой, правда? Я этого мужика окучиваю уже два года. Он мой, ― резко прошипела Карен, как только за нами закрылась дверь кабинета.

Я бегло осмотрела помещение и глубоко вдохнула. Вот где была, пожалуй, самая высокая концентрация его запаха. После спальни, конечно, ― там им пропах каждый миллиметр пространства. Но сейчас приятный мужской терпкий аромат перебивали немного пошлые цветочные духи Карен. На самом деле, она была очень красивой девушкой, я бы даже сказала породистой. Карен наверняка являлась дочерью какого-нибудь денежного мешка. Он выросла в роскоши и богатстве, никогда себе ни в чем не отказывая, и это было видно невооруженным глазом. Такие девушки обычно очень раскованны и ведут себя так, будто перед ними должен пасть ниц целый мир.

Я не могу сказать, что росла в бедности или уж как-то слишком была ущемлена в чем-то. Нет, родители нас с Ксюшей обеспечивали неплохо в меру своих сил. Но до богатства семьи Карен мне, конечно, было ой как далеко. Поэтому и ее самоуверенности во мне тоже не было. Хотя я трезво оценивала себя и понимала, чего стою. И это точно нечто большее, чем вот такое отношение, как к грязи на ботинках.

― Он твой, Карен, ― ответила я усталым голосом.

Она слегка опешила. Видимо, ожидала сопротивления и была настроена на битву, а не встретив соперницу, впала в недоумение.

― И все? ― уже спокойнее спросила она, правда, слегка прищурилась и склонила голову набок. ― Вот так просто?

― Он твой жених, Карен.

― Но он типа твой муж.

― Только на бумаге и это ненадолго.

Она фыркнула.

― Конечно, только на бумаге. А как иначе? Колин любит аристократичных женщин, с соответствующим образованием, с воспитанием, тех, кто вырос в высшем свете.

Она медленно обошла меня, подчеркнуто внимательно осматривая с головы до ног. Смотреть особо было не на что. Я была в обычном сером деловом костюме, состоящем из пиджака, из-под которого выглядывала обычная белая шелковая блузка, и юбки-карандаш до середины колена. На мне даже не было туфель или ботинок на каблуке, чтобы наряд хоть сколько-нибудь тянул на соблазнительный. Серая канцелярская мышь и только. Удовлетворившись увиденным, Карен уверенно села в кресло Колина. Она подчеркнуто демонстративно подняла руки, поставила локти на стол и начала пальцами крутить помолвочное кольцо на второй руке.

― Я пойду. ― решила, что отпрашиваться у нее не стану. Мы обе гостьи в этом доме, и не ей решать, когда, как и куда мне можно было передвигаться.

― Иди, ― она царственно махнула рукой и откинулась на спинку кресла. ― И позови мне Нору. Хочу ввести ее в курс дела относительно моей особой диеты.

Я ничего не ответила и вышла в коридор. Само собой, никакую Нору я звать не стала. Меня так разозлило ее отношение, что я нахмурилась, опустила глаза в пол и пошагала в свою комнату.

Колин перехватил меня по дороге и взял за локоть.

― Что не так? ― спросил он, заглядывая мне в глаза. ― Карен что-то сказала тебе?

― Все в порядке, ― ответила я, чувствуя, как к горлу подступает ком.

Мне нужно было скорее добраться в свою спальню и поплакать. Все то, что свалилось на меня и мою семью за последние несколько недель, изрядно меня потрепало. Смерть сестры, опекунский совет, теперь еще и невеста босса, которая подозревала меня в желании отбить ее жениха. Колин поднял мое лицо за подбородок, заставив посмотреть на него.

― Если что-то не так, ты должна сказать мне. ― Я молча кивнула, не в силах сейчас спорить с ним, хотя прекрасно понимала, что если затею противостояние с Карен, то победительницей из этого столкновения выйду точно не я. ― Милана, ― мягко позвал он, ― я серьезно. Ты должна сказать, если Карен тебя обидит.

― Все и правда в порядке, ― тихо ответила я и вздохнула судорожно, закусывая трясущуюся губу.

Колин еще пару секунд смотрел на меня, а потом, надев свою маску безразличия, отступил на шаг. Кивнул каким-то своим мыслям и ушел в сторону гостиной.

― Ноа! ― я слышала, как он позвал моего племянника. ― Продолжаем игру.

Кажется, я плакала весь вечер, свернувшись калачиком на своей кровати. Не было сил встать и пойти поужинать, хотя Вики два раза заходила и говорила, что Колин меня звал. Потом пришла Нора, чтобы сообщить, что она помогла детям искупаться и должна уезжать домой. Я тысячу раз извинилась перед ней за то, что вынудила женщину задержаться на работе дольше положенного. Она погладила меня по голове и, пообещав, что со временем станет легче, ушла. А потом я укладывала детей спать, принимала долгий душ. К полуночи мой желудок все же напомнил мне урчанием, что мы еще не ужинали.

Я пробралась на цыпочках на кухню и открыла духовку, в которой Нора оставила для меня кусочек запеченной курицы со сладким картофелем. Достала свой еще теплый ужин, выключила режим подогрева в духовке и положила на тарелку несколько кусочков огурцов. Как только поставила тарелку на стол и собралась садиться, заметила, что за окном пошел снег. Благодаря тому, что в квартире было темно и только над печкой горела лампочка вытяжки, я прекрасно видела, как крупные белые хлопья, кружась на ветру, медленно опускаются с неба.

Взяла свою тарелку с вилкой и пошла к окну. Села на пол перед панорамным окном и уставилась на улицу. Мне было невероятно тоскливо, потому что я за считанные минуты была вырвана из привычной жизни. Все то, на чем базировалась моя стабильность, пошатнулось. В тот момент мне казалось, что моя жизнь никогда не будет такой же беспечной, как раньше, никогда не встанет на те же рельсы, на которых была до смерти Ксюши.

Ветер немного стих, и я, отставив пустую тарелку, подтянула ноги и обняла колени, продолжая смотреть на то, как белые точки кружат и накрывают город. Колин жил на одном из верхних этажей, и я не могла увидеть, как снежинки оседают на деревьях или стоящих на улицах машинах, но живо представляла себе, как они ровным слоем покрывают поверхности. Мне вспомнилось, как мы с Ксюшей, когда еще учились в школе, хватали санки и бежали на горку рядом с домом, чтобы с такой же ребятней кататься, пока одежда насквозь не промокнет. Потом мы, уставшие и счастливые, возвращались домой, где вкусно пахло мамиными пирогами, которые мы пытались схватить грязными замерзшими руками, а мама ругала нас и отправляла в ванну отогреваться. А когда мы выходили, распаренные и чистые, то усаживались всей семьей за стол и вкусно ужинали. Наш был накрыт скромно, но каждый из нас был счастлив просто потому что мы есть друг у друга.

Но теперь частички нашей крепкой семьи не стало, и как будто в нашей общей броне пробили брешь, которую никак не залатать и не заклеить.