О рыжем Абраше

и строгом редакторе

И Моня, и Сема кушали.

А чем он хуже других?

Так что трещали заушины,

Абраша ел за двоих.

Судьба сыграла историю.

Подсыпала чепухи:

Прочили в консерваторию,

А он засел за стихи.

Так что же? Прикажете бросить?

Нет — так нет.

И Абрам, несмотря на осень,

Писал о весне сонет.

Поэзия — солнце на выгоне,

Это же надо понять,

Но папаша кричал:

— Мишигенер![3]

— Цудрейтер![4] —

Кричала мать.

Сколько бумаги испорчено!

Сколько ночей без сна!

Абрашу стихами корчило.

Еще бы.

Весна!

Счастье — оно как трактор,

Счастье не для ворон.

Стол.

За столом редактор.

Кричит в телефон.

Ой, какой он сердитый!

Боже ты мой!

Сердце, в груди не стучи ты,

Лучше сбежим домой.

Но дом — это кинодрама,

Это же Йомкипур![5]

И Абраша редактору прямо

Сунул стихов стопу.

И редактор крикнул кукушкой:

— Что такое? Поэт?

Так из вас не получится Пушкин!

Стихи — нет!

Так что же? Прикажете плакать?

Нет — так нет.

И Абрам, проклиная слякоть,

Прослезился в жилет.

Но стихи есть фактор.

Как еда и свет.

— Нет, — сказал редактор.

— Да, — сказал поэт.

Сердце, будь упрямо,

Плюнь на всех врагов.

Жизнь — сплошная драма,

Если нет стихов.

Сколько нужно рифм им?

Сколько нужно слов?

Только б сшить тахрихим[6]

Для редакторов!

Постоянство

Песни юности слагая.

Весь красивый и тугой.

Восклицал я: дорогая!

Ты шептала: дорогой!

Критик нас пугал, ругая,

Ну, а мы — ни в зуб ногой.

Восклицал я: дорогая!

Ты шептала: дорогой!

Передышки избегая,

Дни, декады, год, другой

Восклицал я: дорогая!

Ты шептала: дорогой!

От любви изнемогая,

Ждем — придет конец благой.

Я воскликну: дорогая!

Ты шепнешь мне: дорогой!

И попросим попугая

Быть понятливым слугой.

Чтоб кричал он, помогая:

— Дорогая! Дорогой!

Борис КОРНИЛОВ

Песнь

Зряще мя безгласна, бездыханна,

с вздутым выражением лица,

не вынайте пулю из нагана,

шкуру не сымайте с жеребца.

Жеребец стоит лиловой глыбой,

пышет из его ноздрей огонь,

он хвостом помахивает, ибо

это преимущественно конь.

Поелику саван я скидаю,

всуе плакать, друзи и родня,

задираю ногу и сидаю

на того арабского коня.

Без разгону на него стрибаю,

зрю на географию страны,

непрерывно шашкою рубаю

личность представителя шпаны.

Я рубаю, и ни в коем разе

промаху рубанье не дает.

Личность упадает прямо наземь,

не подносит и сама не пьет.

Возлегает от меня ошую,

впрочем, на ошую наплевать,

ибо надо самую большую,

безусловно, песню запевать.

Запеваю, ставлю исходящий

номер во главу ее угла.

И ховаю одесную в ящик

письменного моего стола.

Петр ОРЕШИН

Ржаная душа

Грудь моя ржаная,

Голос избяной.

Мать моя честная,

Весь я аржаной!

Лью ржаные слезы,

Утираю нос.

Синие березы!

Голубой овес!

Сяду я у речки.

Лягу у межи.

Милые овечки!

Васильки во ржи!

От тоски-злодейки

Где найду приют?

Пташки-канарейки

Жалобно поют.

Эх, сижу ль в избе я,

Выйду ль на гумно, —

Самому себе я

Надоел давно!

Михаил СВЕТЛОВ

Лирический сон

Я видел сегодня

Лирический сон

И сном этим странным

Весьма поражен.

Серьезное дело

Поручено мне:

Давлю сапогами

Клопов на стене.

Большая работа,

Высокая честь,

Когда под рукой

Насекомые есть.

Клопиные трупы

Усеяли пол.

Вдруг дверь отворилась

И Гейне вошел.

Талантливый малый.

Немецкий поэт.

Вошел и сказал он:

— Светлову привет!

Я прыгнул с кровати

И шаркнул ногой:

— Садитесь, пожалуйста.

Мой дорогой!

Присядьте, прошу вас,

На эту тахту.

Стихи и поэмы

Сейчас вам прочту!..

Гляжу я на гостя, —

Он бел, как стена.

 И с ужасом шепчет:

— Спасибо, не на…

Да, Гейне воскликнул:

— Товарищ Светлов!

Не надо, не надо,

Не надо стихов!

Михаил ЗОЩЕНКО

Случай в бане

Вот, братцы мои, гражданочки, какая