Неожиданно Карл кое-что заметил. Его шаги стали другими. Шаги через старый город стали короче, чтобы короткие Шашины ноги успевали за ним.

– Куда нам теперь? – спросила Шаша и затянула потуже лямки своего рюкзачка.

– К Эффи. То есть госпоже Креммен.

Шаша указала на темный переулок, куда почти не попадал солнечный свет. Переулок сохранился, наверное, еще со Средних веков. Дорогу не вымостили булыжниками или бетоном, она состояла из глинистой, утоптанной за столетия земли.

– А вот и отличный короткий путь!

– Иногда длинный путь куда лучше короткого.

– Почему?

– Еще узнаешь, – сказал Карл. Детям всегда так говорят, когда не знают подходящего ответа. Карлу это не понравилось, поэтому он решил сказать правду.

– Этот переулок меня, глупого старика, пугает. Не знаю почему, но я всегда обхожу его стороной. Как лошадь канаву.

Шаша остановилась, неуклюже вытаскивая свой огромный альбом. Она что-то записала в нем своим блестящим карандашом, с конца которого свисали пластиковые ленточки. Этим карандашом она писала исключительно про Карла.

– Записала, что я лошадь?

– Не-а.

– Тогда ладно.

– Только то, что ты трус.

Карл усмехнулся. Его не называли так с самой школы. Он вдруг снова почувствовал, как стоит перед перекладиной в спортзале и не может забраться. Ему казалось, рядом с детьми всегда становится понятно, насколько человек стар. Но, может быть, дети напоминают еще и о том, каким юным он остается.

Шаша прыгала вокруг Карла и Пса, который раздраженно шипел.

– Теперь я знаю, кем была Эффи Брист.

– Не была, а есть.

– Не-а, была. Она жила давным-давно. И в книге она умерла.

– Если ты герой романа, ты всегда жив. Пока про тебя читают, ты живешь.

– Тогда я тоже хочу в книжку!

– Тогда уж тебе самой нужно бы ее написать.

– Хорошо. – Шаша побежала вперед. – Ю-ху! Я стану писательницей!

Карл нагнал ее только перед домом Эффи. Шаша сидела у крыльца, немного запыхавшаяся.

– Ты все-таки добирался дольше.

– Я наслаждался дорогой. Ты уже позвонила в дверь?

– Не-а. Я все это время тебя ждала, – Шаша поднялась и нажала на кнопку звонка. – Тебя ждет сюрприз, – прошептала она Карлу.

Теперь он понял, что ее пробежка и все эти прыжки были вызваны предвкушением сюрприза.

Он забеспокоился. Но прежде чем он успел спросить, Эффи открыла входную дверь.

– Здравствуйте, господин Кольхофф. Здравствуй, Шаша. Я вешала белье в подвале, счастье, что вообще услышала звонок в дверь.

– Из-за дальнего пути ваша книга сегодня приобрела особый вес, – сказал Карл. Он не жаловался, а только хотел подогреть ее интерес к книге.

Шаша не предприняла ничего, чтобы передать ей книгу, так что Карл, пожимая плечами, сделал это сам. Шаша думала уже только о том, что случится дальше. Этот момент она представляла себе в самых ярких красках – таких же, какие она использовала, готовя сюрприз. Она не без труда сдерживалась – сейчас явно не стоило прыгать.

– Какая толстая, – сказала Эффи и надула щеки, принимая заветную книгу.

Карл улыбнулся.

– С каждой новой книгой человек должен получать время, чтобы почитать ее не торопясь.

– Если вы завернете мне немного времени в следующий раз, я буду очень признательна!

Она сразу же развернула книгу. Это были «Годы скитаний Сумеречной Розы». Шаше подумалось, что она выглядела еще трагичнее, чем остальные книги этой серии. Ей показалось, что издатель изо всех сил пытался выразить на ее страницах как можно больше печали и даже превратил слезы в бумагу.

С часто бьющимся сердцем Шаша шагнула вперед.

– Я принесла кое-что для вас. Это не пакетик со временем, но все-таки.

Она аккуратно сняла свой рюкзак и вытащила свернутый лист бумаги, перевязанный красно-золотой ленточкой.

– Вот, это вам, госпожа Креммен.

– Что же это?

– Придется развернуть, я не буду рассказывать!

Карл глубоко вздохнул. Девчушка совершенно непредсказуема. Выглядело все безобидно, но в ее маленькой головке явно происходило что-то совсем не безобидное.

– Картина, – сказала Эффи и развернула ее. – Сумеречная Роза… – ее голос задрожал.

– Которая будет расти у вас дома, госпожа Креммен. Не знаю, насколько похоже получилось. По рисованию у меня четверка, но госпожа Дамиан очень строгая. Так что это совсем несправедливая четверка!

Эффи отвернулась. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из визитеров увидел ее слезы. За последние годы она привыкла прятать свои истинные чувства, и эта привычка стала ее второй натурой. Она торопливо вытерла слезы.

– Заходите, мы поищем подходящее место для картины.

Это был самый жизнерадостный дом, какой только можно себе представить. Повсюду расставлены горшки с распустившимися цветами или развешаны картины с пышными бутонами. Казалось, целый дом цветет. Очевидно, он был построен для двоих, но также очевидно было и то, что жил тут только один человек. Всего одна книга лежала на столе в гостиной, в раковине на кухне стояла всего одна чашка, и всего одна куртка висела в прихожей. Хотя в доме было множество отличных мест для Шашиной картины, Эффи повесила ее на кухонную дверь. Так, что увидеть ее можно было только при закрытой двери.

Эффи очень старательно поблагодарила Шашу и подарила ей плитку белого шоколада. Карл получил такую же, хотя совсем не хотел.

Когда они снова оказались на улице, Шаша сделала в своем альбоме много пометок.

Карл наклонился к ней:

– Твой план – пробраться в каждую квартиру и каждый дом моих покупателей?

– Это нужно для моего проекта!

И проектом она занималась все следующие дни.

* * *

Она попросила госпожу Длинныйчулок (на этот раз – «Высшая научная шкода») проверить школьное сочинение (в котором намеренно сделала много чудесных опечаток). Чтецу сказала, что разбила свои очки и он непременно должен прочитать ей вслух последнюю главу «Джима Баттона» про Джима Пуговку и машиниста Лукаса (Шаша выбрала эту книгу, потому что в ней было много дыма, и Чтец как будто бы снова читал на сигаретной фабрике). Сестру Амариллис она попросила исповедать ее (и рассказала о краже сумки из жизни Вертера, отчего сестре трудно было не засмеяться). С доктором Фаустом Шаше понадобилось целых три попытки – все исторические артефакты, которые она ему приносила, он отвергал как неинтересный новомодный хлам. Среди этих вещей были сломанные наручные часы ее отца, которые совершенно точно были очень старыми, горшок с цветочным узором, доставшийся ей от бабушки Ингрид, и тем более пачка сдобных сухарей, которые совсем выцвели, на свету потеряв свой оранжевый оттенок. Когда она все это ему показывала, он в конце концов не выдержал и попросил прерваться, чтобы показать ей что-нибудь по-настоящему старинное – пару скучнейших римских монет.