Шрифт:
Закладка:
– Как бы я хотела это увидеть! – мечтательно произнесла Лаис.
– Что же вам мешает?
– Я даже не знаю. – Она покачала головой. – Но мне кажется, что просто не судьба.
– Судьба… Может быть, мы сами ее творим? – Он словно слышал сам себя со стороны, словно отделился от тела и парил, глядя вниз, на мужчину и женщину, сидящих у камина.
– Именно так и думали те мастера, которых вы упомянули. Тогда людям казалось, что все в их руках, что они сравнимы с богами.
– Пока не пришла чума. – Энджел с усилием моргнул и отпил вина из бокала, который сжимал в руках.
– Да. И всегда найдется чума, которая докажет людям, что они не всесильны, что есть рок, довлеющий над ними. – Лаис мельком взглянула на него и снова перевела взгляд на пламя камина.
– Каков бы ни был рок, какая ни пришла бы чума, творения рук человеческих говорят, что смерти нет. Я видел фрески в Ассизи. И… Святой Франциск жив, жив до сих пор. Как и Джотто. Один жив в своих книгах, другой – в своих картинах.
– Не всем дана такая жизнь. Кто-то просто умирает.
– Если человек жил достойно, если его любили – он будет жить вечно.
– Да, – Лаис взглянула ему прямо в лицо. – Иногда… Нет, именно так я и предпочитаю думать. Я… Каждое утро я хожу к мужу.
– Я знаю, – слова вырвались против воли. Энджел опасался, что Лаис подумает, будто он следит за ней, но графиня лишь грустно улыбнулась.
– Пока я помню его – он со мной. Дети уже почти забыли Роберта, так что остаюсь только я.
– Вы любили мужа. – Это был не вопрос, просто констатация факта.
– Очень. И он любил меня, любил детей, любил жизнь.
Энджел внезапно понял, понял Лаис, осознал, что она чувствует. Нет, не потому, что он… тоже потерял. Его потеря была другой. Но он понял, что ушло с Робертом Джиллейном из жизни Лаис.
– Я понимаю. Действительно.
– Спасибо, – просто ответила она.
Потом они молчали, но тишина их не тяготила.
– Расскажите мне еще об Италии.
– С удовольствием.
Он рассказал ей о вечном Риме, о сотворении Адама в Сикстинской капелле, о соборе Святого Петра, о грандиозной перестройке, что там сейчас ведется, о гордой Флоренции, доме великолепных Медичи, о свободной Венеции, с ее дворцами и каналами. Он рассказал о пыльных каменных дорогах, что видели еще легионы Юлия Цезаря. Потом он перенесся в Грецию и Вену.
Европа разворачивалась перед глазами Лаис, а он стал ее личным проводником. И графиня так и не спросила, как простому сыну управляющего удалось так много путешествовать. Воспитание, полученное вместе с детьми герцога Аттенборо, объясняло если не все, то многое.
Следующим утром, проснувшись, Энджел ощутил, что что-то изменилось.
Во-первых, дождь прекратился – явно ненадолго, так как небо дышало тяжелыми облаками, и скоро вновь наверняка польет. Во-вторых, за завтраком Лаис улыбалась фехтовальщику гораздо более любезно, чем раньше. Неужели вечерний разговор сотворил это чудо? Энджела и радовало, и огорчало подобное обстоятельство. Меньше всего он хотел привлекать к себе излишнее внимание. И все же вчерашний разговор развлек его, заставил почувствовать себя лучше. Как давно он не говорил об искусстве и путешествиях! Как недавно… Такие простые и недостижимые темы. Вчерашний вечер превратился в окно в чужую жизнь. Недоступную.
Не то чтобы Энджел жаждал там оказаться…
После завтрака он, несмотря на дождь, отправился бродить по саду. Прохладные струи омывали пожелтевшие листья деревьев, цветы поникли, прибитые к земле. Да и цветов осталось совсем немного. Осень…
Изрядно промокнув, но так и не избавившись от смутного беспокойства, Энджел зашел в конюшню. Табби радостно приветствовал его.
– Неужели снова хотите выехать, мистер? Да хороший хозяин собаку из дому не выгонит в такую погоду!
– Не стоит беспокоиться, Табби.
– А мастер Роберт, бывало, и в дождь выезжал, – грустно заметил конюх. – Он очень любил, когда льет. Говорил, что вода питает землю и оттого на земле вся жизнь. Не каждый аристократ понимает в земле, а?
– Не каждый. – Энджел прислонился к стенке, скрестил руки на груди и наблюдал, как Табби чистит серую кобылку, игриво мотавшую пушистой челкой. – Граф Джиллейн был хорошим хозяином, верно?
– Да, мистер, да. Его тут все любили! И соседи, и друзья, и, уж само собою, слуги. А что говорить про семью! Графиня так вообще в нем души не чаяла. Она словно тень стала, когда он умер, – бродила и бродила по комнатам и в саду часто плакала, я уж видал. А потом, видать, решила, что негоже деткам видеть матушку заплаканной, ну и взялась поместьем управлять. Тоже недюжинный талант нужен, я вам скажу!
Энджел кивнул. Как он предположил при первом знакомстве, Лаис не была пустой вертихвосткой. И это ему нравилось.
Лучшей хозяйки и желать нельзя.
– Только помните: вы обещали вести себя прилично! – повторила Лаис, помогая детям забраться в карету.
– Мамочка, мы будем вести себя хорошо, правда! – Тамина сияла от счастья. Еще бы! Неделю она и Джерри упрашивали мать, чтобы та взяла их на одну из репетиций спектакля. Дети, разумеется, знали о готовившемся представлении – об этом даже конюх Табби знал, – однако до сих пор Лаис не брала их с собой, когда ехала в Лестер, чтобы репетировать. Маленькие непоседы могли действовать взрослым на нервы. Однако дети так просили, так старались не шалить всю неделю, что Лаис сжалилась и взяла дочь и сына с собой. И придумала, как ей казалось, отличный выход на случай, если Джерри и Тамине вздумается проказничать: пригласила в поездку Фламбара. Мистер Уилсон и мисс Гривз, похоже, слегка обиделись, но Лаис в данном конкретном случае не было дела до переживаний слуг.
При Фламбаре дети не станут вести себя плохо. Стоило взглянуть на его непроницаемое лицо, как это делалось ясно. Энджел помог Лаис войти в карету, затем сел туда сам и захлопнул дверцу.
– Миледи.
Карета тронулась, колеса заскрипели по гравию.
Тамина сидела рядом с Лаис, а Джерри – около Фламбара. Мальчик поглядывал на учителя с большим любопытством, наконец не выдержал и принялся болтать без умолку, периодически задавая вопросы. Энджел неторопливо и обстоятельно отвечал. Однако чем дальше, тем чаще Лаис ловила в его интонациях крепко и надежно контролируемую энергию и пыталась понять, зачем Фламбар ведет себя столь сдержанно. Он держался отстраненно и во время того длинного вечернего разговора, что запал ей в память, и во время недолгих встреч за обеденным столом, и сейчас. А между тем Лаис все сильнее чувствовала несоответствие: достаточно посмотреть, как Фламбар фехтует, чтобы заподозрить в нем человека по меньшей мере нетерпеливого. Зачем он запер самого себя и чем это для него закончится? И, если уж на то пошло, касается ли это ее, Лаис?
