стойку бара и батарею бутылок и стаканов, а прямо перед собой — узкую полоску пола. Осколки стакана, разбитого дядей, по-прежнему лежали там, куда упали, а рядом с ними виднелось коричневое пятно от пива, пролитого чьей-то нетвердой рукой. Мужчины, должно быть, сидели на скамьях у противоположной стены, потому что Мэри их не видела. Все смолкло, а затем внезапно прозвучал мужской голос, дрожащий и высокий, — голос незнакомца.

— Нет и еще раз нет, — сказал он. — Говорю вам в последний раз: я в этом не участвую. Я не желаю иметь с вами ничего общего и разрываю наше соглашение. Это убийство — то, на что вы меня толкаете, мистер Мерлин; по-другому не назовешь — настоящее убийство.

Голос, звучавший высоко и напряженно, вдруг дрогнул на последней ноте, как если бы говоривший сорвался, утратив самообладание. Кто-то — несомненно, сам хозяин — тихо ему ответил, но Мэри не расслышала слов. Затем его речь прервал гогочущий смех, который Мэри узнала. Он принадлежал разносчику. Смех этот звучал недвусмысленно — он был оскорбительным и грубым.

Должно быть, в ответе заключался какой-то намек, потому что незнакомец снова заговорил — быстро, словно обороняясь.

— Виселица, говорите? — произнес он. — Мне уже доводилось рисковать своей шеей, этого я не боюсь. Нет, я думаю о своей совести и о всемогущем Господе; я готов драться с кем угодно и ответить за это, если придется, но коли дело доходит до убийства невинных людей, среди которых к тому же могут оказаться женщины и дети, это прямая дорога в ад, Джосс Мерлин, и ты это знаешь не хуже меня.

Мэри услышала скрип стула, незнакомец поднялся на ноги, но в тот же миг кто-то грохнул кулаком по столу и выругался. Тут дядя в первый раз повысил голос.

— Не так быстро, мой друг, — сказал он, — не стоит спешить. Ты увяз в этом деле по самую шею, черт бы побрал твою проклятую совесть! Говорю тебе, пути назад нет, слишком поздно; слишком поздно для тебя и для всех нас. Я сомневался в тебе с самого начала, меня смущали твои джентльменские замашки и чистые манжеты, и, ей-богу, я оказался прав. Гарри, запри дверь на засов и заложи доской.

Внезапно завязалась драка. Мэри услышала крик и стук падающего тела, и в то же самое время стол рухнул на пол, а дверь во двор захлопнулась. Разносчик еще раз засмеялся, гнусно и непотребно, и стал насвистывать одну из своих песенок.

— Может, пощекочем его, как дурачка Сэма, — предложил он, прервавшись на середине. — Полагаю, он окажется совсем цыпленком без своей изящной одежки. Мне бы очень сгодились его часы с цепочкой: у бедняков с большой дороги, вроде меня, нет денег на то, чтобы покупать часы. Пощекочи его кнутом, Джосс, и посмотрим, какого цвета у него кожа.

— Заткни пасть, Гарри, и делай, что велят, — ответил трактирщик. — Стой где стоишь, у двери, и всади в него нож, если попытается улизнуть. А теперь послушай-ка, мистер служитель правосудия, или кто ты там есть в городе Труро: ты сегодня одурачил сам себя, но тебе не удастся одурачить меня. Тебе хотелось бы выбраться отсюда, правда? Сесть на коня и удрать в Бодмин? А к девяти утра ты приведешь всех местных представителей закона в трактир «Ямайка» и полк солдат в придачу. Небось считаешь, что ты здорово придумал, да?

Мэри слышала тяжелое дыхание незнакомца, и, должно быть, его как следует помяли в драке, потому что, когда он заговорил в ответ, голос его звучал прерывисто и сдавленно:

— Делайте свое адское дело, если хотите. Я не могу вас остановить и обещаю, что не донесу на вас. Но участвовать я не стану, это мое последнее слово.

Наступило молчание, а затем Джосс Мерлин заговорил снова.

— Берегись, — мягко сказал он. — Я как-то слышал нечто подобное от одного человека, и через пять минут он уже болтал ногами в воздухе. Подвешенный на конце веревки, мой друг, и его большой палец не доставал до пола на полдюйма. Я еще поинтересовался, как ему нравится быть так близко к земле, но он не ответил. Веревка выдавила бедняге язык изо рта, и он перекусил его ровно пополам. Потом говорили, что он умирал почти восемь минут.

Стоявшая в коридоре Мэри почувствовала, как ее лоб и шея стали липкими от пота, а руки и ноги внезапно налились свинцом. Маленькие черные точки запрыгали у нее перед глазами, и с нарастающим чувством ужаса девушка поняла, что вот-вот упадет в обморок.

В голове у нее билась только одна мысль: нащупать дорогу назад, в пустую прихожую, и укрыться в тени часов; что бы ни случилось, нельзя рухнуть здесь, где ее сразу же обнаружат. Мэри попятилась прочь от лунной дорожки и ощупью двинулась вдоль стены. У нее дрожали колени, и она знала, что в любой момент они могут подогнуться. К горлу уже подкатила тошнота, и голова кружилась.

Голос дяди донесся издалека, как будто он говорил, закрыв руками рот.

— Оставь меня с ним наедине, Гарри, — сказал он. — Сегодня в «Ямайке» тебе больше делать нечего. Возьми его лошадь и проваливай, отпустишь ее по ту сторону Кэмелфорда. Я сам справлюсь.

Мэри кое-как добралась до прихожей, едва соображая, что делает, повернула ручку двери и, споткнувшись, ввалилась в гостиную. Там она скорчилась на полу, уткнувшись головой в колени.

Должно быть, на пару минут девушка и вправду потеряла сознание, потому что черные точки у нее перед глазами собрались в одно огромное пятно и весь мир вокруг стал черным. Однако неловкость позы быстро привела Мэри в чувство, и вскоре она уже сидела, опершись на локоть и прислушиваясь к цокоту копыт во дворе. Она услышала, как коню с бранью приказали стоять смирно, — это был голос Гарри-разносчика, затем он, наверное, сел в седло и ударил скакуна каблуками, потому что топот копыт стал удаляться прочь со двора, вниз по большой дороге, и окончательно затих за склоном холма. Теперь ее дядя был в баре один со своей жертвой, и Мэри подумала, сможет ли она добраться до ближайшего жилья по дороге к Дозмэри и позвать на помощь. До первой пастушьей хижины нужно было пройти две или три мили по проселку через пустошь; по тому же проселку сегодня вечером удирал куда-то бедный идиот, и, может быть, он и сейчас ждет и гримасничает на обочине канавы.

Мэри ничего не знала об обитателях хижины, — возможно, они были подельниками ее дяди, и в этом