Шрифт:
Закладка:
— Катя! — громко позвала она соседку. Дверь в летнюю кухню была открыта настежь. В углу зияла дыра погреба, а крышка аккуратно стояла ребром рядом, приставленная к стенке. Что-то тревожное пронеслось в голове у Нины Павловны: и мычание, и гогот гусей, и даже мурава под ногами.
Она подошла к тёмному краю и заглянула вниз. Пахнуло сыростью и прохладой.
— Катя! — снова позвала она соседку в темноту. Поискала свечу, спички, фонарь какой-нибудь, чтобы посветить, но их нигде не было и в помине,
Прислушалась. Ответа на её зов не было, было тихо. «А у меня дома всё есть, чем посветить», — подумала она и выскочила вон, наступая на густую мураву и пугнув со своей дороги откуда-то прилетевших воробьёв. Вернулась быстро, захватив и свечу, и спички, и даже железнодорожный фонарик: она же работала там до пенсии.
Он светил слабо и не добивал до дна, наверно, разрядился от невостребованности. Оставалась простая свеча. Нина Павловна зажгла её и начала спускаться вниз по мокрой деревянной лестнице с широкими ступенями. Блики и тени от свечи страшилищами возникали вокруг, плясали по стенам погреба и совсем не отгоняли мышей и крыс, которых она боялась всей душой и телом. Прежде надо определить, в погребе хозяйка или нет.
— Катерина! — позвала опять соседку. Её глаза привыкли к полумраку, вся она превратилась в сплошной слух. С самого дна удалось различить её.
— Нина, я здесь!
Под мерцающий свет свечи Нина Павловна увидела Катерину. Она пугающе стояла на четвереньках и представляла жалкое зрелище: взлохмаченные волосы, колени и шерстяная кофта измазаны в глине.
Нина Павловна ступила с лестницы на дно рядом с ней.
— Живая?
— Вроде да, — прозвучало в ответ.
Нину Павловну в этот момент смутило слово «вроде».
— Ты это ты? Не обманываешь?
— Это я, самая вроде настоящая.
Она протянула к ней руку. Её рука была холодной. Очень. Даже ледяной.
Но слово это «вроде» опять ведь прозвучало, и опять, где не надо. Во какие дела!
«Это не человек!» — пронеслось молнией.
Она знала еще с детства, что эти… — есть, и что они похожи на обычных людей. Всегда холодны и голодны, и ещё кровь пьют. Ей стало страшно. Её всеобъемлющий ужас застучал зубами, сердце затрепетало. И она, забыв обо всём на свете, вылетела из погреба.
Она оставила свечу, которая продолжала освещать причудливыми бликами странное и страшное происходящее. Свеча не потухла, а это значит, что никакого дурманящего газа, о котором все знают, в погребе не было.
Креститься Нина Павловна умела, её научили этому, когда она была совсем маленькой девочкой. Надо тремя пальцами тыкать себя в лоб, в живот, вправо и потом влево. Она повторила движения три раза.
— Кать, это ты? — задала она вопрос темноте.
— А это ты, Нин? — послышался ответ.
Нина Павловна знала, что они, эти — хитрые, изворотливые, коварные. Надо бы проверить. И вот она, набравшись храбрости, снова подошла к погребу.
— Что ты в погребе сидишь, не вылазишь?
— Мне наверху плохо, наверное, будет.
— А-а, — кивая головой, согласилась она с пленницей погреба.
— Ты тёплой красной жидкости хочешь? — намекнула Нина Павловна про кровь.
— Хочу, но пока терплю. Лучше помоги мне выбраться отсюда.
— Знаешь, я, наверно, пойду за помощью, а то врачи мне запретили поднимать тяжёлое и волноваться. У меня может сердце от этого остановиться. А ты посиди пока там.
— А про телефон забыла?
— Разряжен по причине склероза.
— И мой тоже по этой же причине. Я пить хочу.
— Воду будешь?
— Куда деваться.
Наталья Павловна подумала: «Опять странно, она точно из этих!»
— Щ-а-ас.
Нина Павловна зачерпнула из ведра, стоящего на столе и накрытого картонкой, потом подумала и решила закраснить воду, чтобы она была похожа на кровь. Смородиновое варенье в баночке из холодильника очень даже подошло: и красное, и сладкое, как кровь, его только в темноте и надо пить.
— Дай попить, чего так долго, — настаивала Катерина слабеющим голосом.
Нина Павловна не без труда ковшиком налила раствор в пустую бутылку из-под вина «Медвежья кровь», которая стояла сиротливо в дальнем углу, привязала бутылку за бечёвку и опустила её вниз со словами:
— Это тебе поможет, это то, о чём ты просила.
— Вкус интересный — и не сладкий, и не кислый.
— Это «Медвежья кровь».
— Я ни разу не пила её вволю.
Наталья Павловна: «Ой, опять! Так люди не говорят!»
На дворе громко призывно загоготали гуси.
«Скотина не накормлена, никто не знает, сколько времени просидела в яме соседка», — пришло на ум Наталье Павловне.
Между тем августовское солнышко было в зените и ещё припекало, ещё смотрело, ещё удивляло своей летней прихотью светить и удивлять. Сначала Нина Павловна покормила раскричавшихся гусей и корову Мату, потом чёрный кот перешёл через тропу к её дому, и ей пришлось браться за пуговицу и читать молитву, крестясь. Она пошла по улице, стучалась в каждый дом за помощью, но не просто так, видимо, коты переходят дорогу. Никого.
И она решила возвратиться обратно, будь что будет.
— Сидишь?
— Сижу. А мне хорошо стало, только сыро немного.
Последовала небольшая пауза и булькающие звуки.
— Ты хитра, соседка, действуешь, как все эти, по шаблону, но меня не проведёшь.
— А давай песню споём, ведь мы когда-то и пели, и плясали, и на танцы бегали, — предложила Катерина.
Послышалось громкое икание, бульканье, а потом зазвучало: «Сронила колечко со правой руки…», а дальше вместе дуэтом, как когда-то: «Забилось сердечко о милом дружке».
В это время, видимо, собрав все свои силы, Катерина стала сама без чьей-либо помощи подниматься из погреба, обнимая бутылку из-под «Медвежьей крови». Вот уже голова показалась, вот уже погреб ей по пояс. Она шагнула вперёд и, не удержавшись, повалилась на пол. Тут бы Нине Павловне подбежать к ней, подсобить, но страх сковал её силу воли и заставил дрожать.
А Катерина ведь не выпустила свою драгоценную ношу, наоборот, она, наверно, решила рассмотреть дно бутылки. Это всё она проделала лёжа на боку, затем запустила бутылку, как заправский баскетболист, в погреб, откуда тотчас послышался слабый звон.
Потом она встала, придерживаясь за табуретку, накрытую тряпкой, и стала
