Шрифт:
Закладка:
– Поедем отсюда? – спросил я.
– Еще кое-что покажу тебе, и поедем. Кое-что надо вернуть. Слишком долго я ходил и дул на всех кого ни попадя. Слишком долго страдал от этого мира, от пустоты людской бесчувственной. Я же не урод совсем, я красивый. Я лицо себе верну, и вернемся. Это только здесь можно сделать, в тех самых местах, где его мне размазало. Помнишь, как в детстве мы с тобой за кустами сидели и смотрели, как того человека смешного на стул сажают, того самого, что твоим отчимом стал?
– Помню.
– Бытие меняется не грубой силой, не огромным покрывалом, оно меняется символами.
– Оно стоит на символах, которые можно подцепить?
– Именно. Вопрос только в верных точках, в верных взглядах, поэтому-то я и занялся антиквариатом, чтобы ближе к символам быть. Ценители старых вещей в основном глупые, они просто чувствуют, что эти вещи на себе время несут, что притягивают, вот они и ведутся. А как их использовать, как в жизнь вставлять – никто толком не понимает этого. Я долго думал, как мне исцелиться. Когда деньги появились, я пошел к лучшим врачам. Они делали снимки головы, разводили руками, говорили, что это – родовая травма, не верили, что я когда-то красивым был. Устал на них кричать и что-то доказывать. Они сказали, что вмешательство невозможно, что оно убьет меня, мозг отключит. Тогда-то я и понял, что нет у них никакой силы и дуть на людей, на деревья, на животных куда перспективнее, чем к врачам ходить. Я начал вспоминать, как все это случилось, как ветер начался, как голова перед этим разболелась, о чем думал в тот день, зачем в окно выглянул. Кстати, я у соседей у этих дома тогда был, дружил с их детьми. Мы играли во что-то. Вдруг ветер сильный начался, я решил окно открыть, высунулся – вот и размазало. Повернулся к ним, они испугались, убежали. Подошел к зеркалу – тоже испугался. Позже я возвращался мысленно туда, пытался понять, что же произошло и как это исправить. В один момент вся символика в ряд выстроилась, засверкала, показалось, что мне нужно вернуться в это место, в это время, произнести те же слова и тогда что-то сдвинется. Если и не исцелюсь, то хотя бы пойму многое, пойму, за что меня так.
– Ты хочешь идти в этот дом?
– Да, видишь, на улице ветер собирается. Мы все вместе пойдем, вы друзей моих старых изобразите, мы играть будем. Затем я к окну подойду, раскрою его и высунусь, с теми же мыслями, с той же внутренней болью.
– А если не сработает?
– Реальность очень сложна. Никаких гарантий даже у стройных символов нет. Ты можешь этими ложками обложиться, а муха в мозг Ефрейтору залетит, придет он и стрельнет в тебя. Это же жизнь, она не контролируется – она лишь направляется. Сработает или нет – я не знаю, знаю лишь то, что это – правильное направление.
Урод нам подробно описал детали того дня, когда он играл в комнате с соседскими детьми. Он дал нам роли, сказал, что и в какой момент говорить. Мы должны были по-детски себя вести, бороться, даже плеваться.
– А не страшно к соседям идти? – спросил Диджей. – Вы же все говорили, что они странные.
– У них все сдвинулось в понимании, вообще все, – спокойно ответил Урод. – Такое случается с людьми. Они днем спят, их не разбудишь так просто. По ночам выходят и такое тут устраивают.
– Да уж, – дед услышал наш разговор и вставил свое слово.
– Мне самому жаль, что не могу старых друзей попросить об этом, они уже не поймут ничего, совсем запутались внутри себя. Смотрите, ветер расходится. Это я ветер позвал. Мало чему за жизнь научился, но ветер позвать уж могу. Пойдем.
Мы вышли из дома. Ветер проявлял себя в полноте и жесткости. Природа волновалась, издавала порывистые звуки, скрипы. Урод неподвижно улыбался. Мы зашли в соседский дом. Повеяло странным запахом. Это была смесь запаха каких-то экзотических приправ с тухлятиной. Запах въедливый, пронзающий. Мы прошли в комнату. У стен стояли кровати, на которых неподвижно лежали люди, закутанные с головой в простыни.
– А чем так пахнет? – спросил я.
– Да ими и пахнет. От них особый запах исходит. Совсем, конечно, жизнь напортили себе, запутались они, видите какие, – он махнул рукой в сторону одного из спящих. – В той дальней комнате это все было.
Мы нерешительно сели на землю. Урод дал знак, чтобы мы начали по-детски играть, еще раз сказав, что это никого не разбудит. Мы так и сделали: стали бороться, хохотать, плеваться. Урод в счастье и ожидании катался вместе с нами по полу.
– О, смотрите, какой ветер, – внезапно сказал он и полез к окну.
Он распахнул окно, высунул голову наружу и закричал. Мы застыли в чувствах.
– Давай тоже дуть, – тихо сказал я Диджею.
– Давай.
Мы стали дуть, как бы помогая всему символу и проживаемому волшебству. Урод кричал еще громче, мы дули еще сильнее – и в тот момент он повернулся к нам. Его лицо было чистым и красивым. Он улыбался нам, показывая новую сложность мира, открывая то, что обычно нельзя открывать. Все остановилось, все зашептало и раскрылось. Он повернулся снова к окну, снова закричал.
Мы вышли из дома. Ветер утих. Лицо Урода снова стало страшным, обычным. Он тихо смеялся, радостно поглядывая на нас. Мы взяли ложки и пошли по дороге на автобусную станцию. По расписанию прибыл автобус, который доставил нас на вокзал. Затем подошел и поезд, который вернул нас в город привычных чувств и стремлений.
Самолеты
Борис Ильич посмотрел в зеркало, поправил халат, уложил в голове последние детали предстоящей речи и направился к двери. Затем оглянулся, вернулся к столу, на котором лежали книги, провел пальцем по одной из обложек, стер легкую пыль. В дверь постучались. Этот легкий невинный стук пронзил все тело Бориса Ильича – он содрогнулся, бросился открывать.
– Борис Ильич, после завтрака всем сказали собраться на втором этаже, в актовом зале. Вас ждут.
– Да, да, иду, – Борис Ильич снова поправил халат, растерянно окинул взглядом комнату и вышел.
В зале собрались около сотни человек. Когда зашел Борис Ильич, почти все зааплодировали. Он поблагодарил за эту теплую встречу, улыбнувшись всему залу, вышел вперед, достал из