– Самоуверенный самовлюбленный дурак!..

– Я не напрашивался! – Наконец-то получилось вдохнуть. – Я вообще не хотел…

– И не нашел ничего лучше, чем дезертировать.

– Я не клялся никому в верности! И не буду…

– А кто будет? Кто защитит этих людей, если одаренные вроде тебя будут кривить носы: слишком грязно, слишком опасно, слишком… Все слишком, пусть всем этим занимается кто-то другой! – Альмод выпрямился, глядя сверху вниз.

– Как будто тебе, благородному, есть дело до черни, – устало сказал Эрик, прислонившись спиной к ножке стола. Болела рука, ныл живот, раскалывалась голова, и не осталось сил ни оправдываться, ни бояться. Пусть убивает. Уже все равно.

– А ты видел хоть раз, во что превращается земля, если прорыв не удержали сразу? Ни травы, ни кустика, ничего живого – и десятки лет не будет ничего живого? Видел город, полный костяков? Больших, маленьких, на двух ногах, на четырех… и только ветер воет на улицах?

Альмод сел на пол, так же прислонился к ножке стола, прикрыл глаза:

– Я тогда был на год старше тебя. Третий мой прорыв… Тогда я еще их считал. Командир не удержал плетение в переходе… Ему оставалось два шага до выхода, мне – пять. Я свалился без сознания на четвертом, но из прохода выпал. Или вытащили – не знаю, когда в жилах закипает кровь, трудно соображать…

– Тогда ты узнал про черное небо?

Зачем ему это знание, ведь все равно…

– Да. Вдвоем мы прорыв не удержали, конечно. Его сожрали, я… сбежал. Просто сбежал. Решил, что наконец-то свободен. Потом узнал: чтобы остановить тот прорыв, когда он поглотил город, пришлось собирать всех. Все отряды. Пророков, первого… Всех, кто обычно не сражается, но тут пришлось. – Альмод надолго замолчал. – А когда меня поймали, специально провезли там, чтобы посмотрел и запомнил. – Он усмехнулся. – Надо сказать, я действительно запомнил.

– Озерное? – Эрик был тогда мал, но рассказы об опустошенной области ходили один страшнее другого, и он тоже запомнил.

– Озерное.

– И… что потом?

– Кнут. Должны были запороть, но я живучий. Полгода в карцере. Новый отряд. Потом снова единственный живой. Теперь вожу свой.

– А как нашли?

Альмод усмехнулся. Дернул рукав, показывая шнурок на запястье с тремя дымчато-алыми бусинами:

– Ты не поверил. Я не знал, командир взял образец на посвящении и не рассказывал. Он вообще мало рассказывал… – Чистильщик поправил рукав. – Плетение простейшее. Так что повторять сегодняшнее не советую.

Значит, все-таки чтобы не затерялся: куда денешься от собственной крови.

– Я не… не поверил. – Эрик тоже закрыл глаза. – Просто умирать – так уж свободным. – Альмод хмыкнул. – А повторить… Ты сказал: «Найду и убью». Вряд ли мертвец способен сбежать.

– Это была угроза, а не обязательство. Но когда-нибудь мое терпение кончится.

Эрик ошарашенно уставился на него. Потом рассмеялся и с ужасом понял, что остановиться не может. Он хохотал и хохотал, завалившись набок, сворачиваясь в клубок на полу, пока откуда-то сверху не обрушился поток ледяной воды. Он всхлипнул, сел, размазывая воду по лицу. Как будто командир до сих пор был образцом долготерпения. Не обязательство, значит… Да можно ли верить хоть одному его слову?

Альмод легко поднялся.

– А после того как Фроди подставился, спасая тебя, он мне самому голову открутит, если я попытаюсь тебя убить.

Не спрашивая разрешения, он завернул рукав на раненой руке, ощупал, не утруждаясь диагностическим плетением.

– В смысле?.. – прошипел Эрик сквозь зубы.

– А ты что, не понял, что он вытолкнул тебя из-под места прорыва? Он сам мог бы просто отскочить.

Неправда! Фроди его за пустое место держит! Альмод врет, снова врет!

– Да и ты мог бы, если б не зевал.

Командир дернул за руку, совмещая обломки кости. Эрик вскрикнул. Зажмурился, вспоминая. Вот он сам ошеломленно оглядывается, выйдя из прохода. Вот замирает Альмод, чуть склонив набок голову. А потом все одновременно отскакивают в стороны, он сам летит кубарем, а за спиной раздается крик. Твою же мать…

– Тебя бы сожрали, если бы не он. Точнее, загнулся бы от боли и ран, прежде чем дожрали бы. – Альмод закончил плетение, которое должно было удержать кости на месте, принялся затягивать раны. – Чистильщики крепче, а ты пока не прошел посвящение.

– Со мной ты бы и не стал возиться, – хмыкнул Эрик, не зная, куда прятать взгляд. Щеки обожгло стыдом.

Альмод передернул плечами – то ли да, то ли нет.

– А до того…

– Я понял.

А до того – в переходе, когда он сиганул в сторону, вереща, точно первогодок, обнаруживший полсотни пауков в сумке с учебниками. Творец милосердный, позорище-то какое… А он еще что-то там про руки в крови кричал.

– Все. – Альмод поднялся. – Сам подновить плетение сможешь?

– Да.

– На ночь и утром, в течение недели. И ключица, не забывай.

– Знаю. – Эрик встал, тяжело опираясь о стол. Ноги едва держали.

Альмод шагнул к двери.

– За что он оказался на каторге? – спросил Эрик ему в спину.

– Спроси у него самого.

– А если не ответит?

– Значит, это не твое дело.

Он исчез в сенях, потом вернулся, поддерживая Фроди.

– Половина отряда калеки, – сказал тот, опускаясь на кровать. – Потрясающе.

– Плести я могу, – отозвался Эрик.

На самом деле – далеко не в полную силу. Когда тело бросает все резервы на восстановление, особо не наплетешь. И все остальные определенно это знали.

Он помолчал, собираясь с духом, и заставил себя посмотреть прямо в глаза Фроди:

– Я должен попросить прощения.

– Ну и зачем? – спросил Фроди, глянув на Альмода.

– Потому что я так решил.

Фроди длинно вздохнул, снова посмотрел в глаза Эрику:

– Ничего ты не должен, башковитый. Это я задолжал кое-кому…

Эрик поежился – слишком уж много тоски было в этом темном взгляде.

Фроди продолжал:

– Тот долг мне уже не вернуть, так что теперь ты вернешь его кому-нибудь другому. И хватит об этом.

Он упал на кровать, спрятав лицо в подушку.

– Все, довольно на сегодня задушевных бесед, устал как собака, – сказал Альмод. – Переодевайся и спать.

Эрик только сейчас понял, что мокр до нитки. Поднял сумку, которую кто-то снова сунул под лавку, шагнул было к двери.

– Ты куда? – поинтересовалась Ингрид.