Шрифт:
Закладка:
Та дорога у подножия заканчивалась ажурно-аккуратной решёткой из железа. Две створки плотно сдвинуты посередине, замка и близко нет. Лишние затраты. Вместо него, в дырки продета подковой согнутая проволочина, старая как мир, но ржавчины ни на одном изгибе, отполирована прикосновениями.
Замок не нужен — нечего тут красть, зато (и он уже не раз в том убеждался) не встретишь видов красивее, чем с высоты придеревенских кладбищ…
Правда, за этой красотой пришлось брести к макушке высоты, через некошеные высохшие травы конца лета, между высоких плит с чёрно-белыми супружескими парами, а даже если кто и в одиночку, то всё равно чёрно-белый. Под всеми и каждым строки вычитаний большего из меньшего. В результат минус, а насчёт точной цифры — извините, он не бухгалтер и не ревизор.
Но попадаются и каменные прилавки тоже, без портретов, пониже пояса, что-то в них выдолблено да некому и нечем прочитать. А даже есть и пирамидки в старинном, ещё в том, Персидском стиле.
Длинные когти непролазных кустов прокалывают джинсы.
С полным почтеньицем и извините, нам бы только наверх продраться…
В ответ, сквозь листья выпархивают стайки синих мелких мотыльков — разбуженные души из разных прошлых лет.
И так — до самого верха, где можно приложить ладонь — по-братски, но без пафоса — к чешуйкам коры дуба и глянуть вниз, по ту сторону холма, на бульдозерно спланированную площадь новой части кладбища, где он в жизни не бывал, да и не тянет.
Нет уж, спасибо, ему только ночку переночевать, а с утреца, по свежачку, топать в Степанакерт. Хотя, конечно, жары не избежать — на 25 км утра не хватит. Вот потому и надо отдохнуть.
«Ынгистаран» — древний Армянский язык, в нём кладбище не от слова «склад», а чётко и напрямую — «место отдохновения». Вот зачем он тут.
Посреди новой части в застывшем предвечерье замерли шёлковые шпили флагов над мрамором погибших в недавнюю войну. Не шевельнутся блекло-выгорелые — в Карабахе засуха уже второй год. Но в прошлом хуже жарило.
С таким же флагом, но посвежее — сама шелка сострачивала — дочка недавно поднялась на Арарат, который в Турции, и распустила там Карабахский флаг.
Оно ей надо? Лучше бы ребёнка завела. Тридцать стукнет — не успеет оглянуться. Ребёнок ей нужнее мужика.
На Арарат долларов скопила, сможет и дитя поднять.
И вообще — умный в гору не пойдёт… Хотя, конечно, он гордится.
Не так, чтоб чересчур, чтоб распирало аж, но горд. Не всякий может с чуть небрежной скромностью, так, между прочим, выдать, что кой-кто из его ближайших потомков…
Да… Совершила восхождение… Намедни… Полюбовалась очертаниями Ковчега в леднике, приблизиться проводники не пускают — там опасно! только по тропе ходи!.
Ещё был Украинский Армянин, тот на вершине жовто-блакитний распустил, тоже патриот.
У Лены из Еревана было два — Российский, она ж в Поволжье родилась, и Армянский.
Москвич Анатолий, семидесяти лет, пришёл без флага, но громче всех орал «ура!».
Сброд полнейший. Старший группы — Перс, проводники — Курды. Эмат из Бейрута вообще с пустыми руками примазался, незапланированный Араб.
Однако ему простительно — в аэропорту его рюкзак и вещи отправили не в тот рейс. Сидел и ждал у самого подножия, пока их группа, мимо проходя, не выделили ему, по нитке, снаряжение, кто чем может, из личных экипировок.
Бля-а!. (о! то есть…) Чёрт знает что! Ведь можно же по-людски жить. Как люди, а не граждане держав…
И кто бы сомневался?! Когда спустились, рюкзак его уже прилетел, на авиалиниях ничто не потеряется. Не-а.
— Сколько тебе было, когда ты в деревню приехал?
— 33.
— Как Христос.
— Не вербуй, я — неверующий.
— А теперь?
— 68.
— А сюда как попал?
— Я через Рев шёл в Улы-баб, в ту заброшенную церковь покинутой деревни, ну а в Реве меня мужик во двор зазвал, стал документы спрашивать, вид у меня не местный, а до передовой всего-то километра два, вот и проявил прифронтовую бдительность.
— Что за мужик?
— Роба. У него дом в самом низу, а во дворе источник поставлен в память про сына Рено, что в последнюю погиб. Поговорили, он мне дорогу указал, побезопаснее, на Улы-Баб. Я и пошёл, но она длинной оказалась, потом совсем стемнело, а как на перевал поднялся — лес кончился, я и заночевал.
— Как заночевал?
— В спальнике.
— А волки?
— Брось, я — неверующий.
У Гриши полон дом внучат, патриархом стал. А когда его жена Сурфик ставит мне прямой вопрос и начинает ахать да цыкать, что нельзя жить в одном доме с женой как не с женой, то я не возражаю, я согласный, да хули толку?
За мою сговорчивость, она начинает гнать дуру какой я красава — один в один как 30 и х3 лет тому назад. Пойди не засмейся, если эта рожа мне через день во время бритья из зеркала гримасы строит.
— А утром смотрю — воды нет совсем, начал в Сейдишен спускаться. На полпути меня Вааршак в свою "Ниву" подобрал.
(Вааршак — это родной племянник Сурфик, которого и на свете не было, когда я уж Сейдишен покинул. Он прилетел из Москвы, которую покоряет уже пять лет, а тут в лесу увидел незнакомца непонятного вида, а до передовой всего, ну и так далее…
За предыдущий день пути я уж и отвык, что машины могут останавливаться. Нет! С рёвом проносятся как болиды мимо, только покрышки прищёлкивают шепеляво.
Из-за спины впритирку вылетают, какой-нибудь падла ещё и сигналом рявкнет. А когда навстречу что-то из марева выпулит — то я заранее соступаю на обочину, полный респект, я своё место знаю — без номерных знаков на асфальт не прусь…
Три войны тому назад из 25 км по дороге навряд бы и 2 прошёл, от силы — два с половиной…
Не легковая так грузовик уж точно бы затормозил на обочине в попутном направлении: садись, поехали, давай рассказывай…
Уж больше не видать тех добряков — ни запорожцев, ни жигулей, ни ГАЗонов, ЗИЛов, ни мотоциклов «Урал» с коляской.
По выжаренной солнцем черноте асфальта несутся туши Прадо, Тойот,
