Шрифт:
Закладка:
Я сажусь напротив бабушки, чувствуя себя здесь не в своей тарелке.
– Пионы, – произносит Оливия.
– Что? – Я в замешательстве поднимаю глаза.
Она улыбается и кивает на украшение в центре стола, которым я восхищалась.
– Пионы. Это одни из моих любимых цветов. Я каждый день срезаю их для этой вазы. Гости у меня бывают редко, но мне нравится, как выглядят цветы.
– Они прекрасны, – отвечаю я ей. – Я никогда раньше не видела ничего подобного.
– Да уж, представляю, как трудно найти свежие цветы в центре города, – говорит она.
Я фыркаю, а затем морщусь.
Черт, наверное, это было очень грубо с моей стороны.
– Да, – отвечаю я. – В моем районе не так уж много садов. Однажды я хотела вырастить цветы на подоконнике, но у меня не было времени ухаживать за ними.
Оливия кивает.
– У меня есть преимущество в лице очень преданного своему делу садовника. Иначе я бы тоже не смогла этим заниматься.
– Здесь живешь только ты? – с любопытством спрашиваю я ее. – Я имею в виду, ты живешь одна?
– Да. За исключением домашней прислуги. Как я упоминала вчера вечером, мой муж умер несколько лет назад.
– Точно, – бормочу я. – Очень жаль это слышать.
Оливия кивает. Затем опускает взгляд на стол, и на ее лице появляется грустное выражение.
– Спасибо. Мне… очень тяжело без него. Он был моим партнером во всем. – Она поднимает на меня взгляд, и ее карие глаза смягчаются. – Мне бы так хотелось, чтобы он дожил до этого момента. Узнал бы, что ты была жива и здорова все это время. Он так сильно тебя любил.
Сердце сжимается, а в груди тлеет чувство тоски по семье, которую я бы хотела иметь.
– Жаль, что я не была с ним знакома, – шепчу я.
Нас прерывают две женщины, входящие в комнату с подносами, полными еды. Они с привычной легкостью обходят стол и ставят передо мной чашку дымящегося кофе, а также маленькие керамические баночки с молоком и сливками. В центр ставят хрустальную сахарницу и тарелки с едой.
Боже, сколько же выпечки. Я не знаю и половины названий. Еще блюдо со свежими нарезанными фруктами. Кроме того, нам подают только что приготовленную яичницу-болтунью и два вида тостов – один намазан маслом, а от другого исходит пряно-сладкий аромат корицы. Одна из служанок ставит на стол тарелку с беконом и смотрит на Оливию.
– Вам нужно что-нибудь еще, миссис Стэнтон? – спрашивает она.
– Нет, все выглядит прекрасно, Амелия. Спасибо.
Обе служанки кивают и затем исчезают из комнаты так же быстро, как и вошли.
Секунду я только и могу, что пялиться на еду, широко раскрыв глаза, и во мне вдруг просыпается аппетит. Все выглядит так аппетитно, что я даже не знаю, с чего начать.
– Угощайся, – говорит Оливия, протягивая руку за фруктами. – Ты, должно быть, умираешь с голоду.
– Думаю, до меня только сейчас дошло, насколько я проголодалась, – признаюсь я. Следуя ее примеру, я беру пустую тарелку, стоящую передо мной, и накладываю на нее всего понемногу.
Оливия ест аккуратно, на коленях у нее тканевая салфетка, которой она вытирает рот после каждой пары кусочков. На ее тарелке все разложено весьма педантично, каждому виду блюд отведена отдельная зона, ничего не перемешано.
Я смотрю на свою тарелку. Если не считать фруктов, все в основном свалено в одну большую кучу. Я кладу яйца на тост и откусываю кусочек, наслаждаясь восхитительным вкусом.
Несколько долгих минут мы едим в тишине, и, когда я опустошаю примерно треть тарелки, то снова поднимаю глаза и вижу, что Оливия наблюдает за мной.
– Ничего, если я спрошу о том, что случилось прошлой ночью? – осторожно спрашивает она. – Полиция рассказала мне самое основное, но не более того. Только то, что на тебя напали и ты спаслась при пожаре.
Я проглатываю кусочек датского пирога и запиваю его глотком кофе.
– Это, в общем-то, все, что произошло, – говорю я ей, чувствуя, как желудок скручивает от съеденной пищи. – Я вышла прогуляться… чтобы прочистить мозги, а этот парень просто схватил меня.
– И ты не узнала, кто это был?
Я качаю головой. Мне неприятно врать этой женщине, ведь она была так добра ко мне с тех пор, как мы познакомились всего несколько часов назад. Но последнее, чего я хочу, – это чтобы она оказалась втянутой в эту чертову историю с братьями Ворониными.
– Нет, я его не узнала, – говорю я ей. – Думаю, он просто… хотел причинить кому-то боль.
Она тихо выдыхает и качает головой.
– Какие же люди пошли. Я никогда не пойму, что заставляет их делать то, что они делают. Ты, должно быть, была в ужасе.
– Это правда, – признаюсь я. – Особенно когда начался пожар. Тот мужчина вроде как хотел использовать его, чтобы навредить мне, и я… мне это напомнило о том пожаре, который я пережила в детстве, хотя я и знаю, что была слишком мала, чтобы реально его запомнить.
Спазмы в животе усиливаются, и когда я подношу чашку с кофе к губам, руки дрожат. Оливия, кажется, замечает это, поскольку откашливается и одаривает меня сочувственной улыбкой.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо? – предлагает она. – Расскажи мне больше о своей жизни. Мне так интересно, чем ты занималась все это время.
Мои пальцы сжимают кофейную кружку.
Честно говоря, это едва ли лучшая тема для разговора.
В моей жизни нет ничего интересного или достойного похвалы. Ничего, что могло бы произвести впечатление на эту женщину или заставить ее гордиться тем, что она состоит со мной в родстве. По сравнению с роскошью, в которой живет Оливия, все, что я могу сказать, покажется ей абсолютно низкопробной дрянью. Учитывая, что моя приемная мать была проституткой, а я работала в стриптиз-клубе, едва сводя концы с концами, говорить особо не о чем.
Но Оливия, похоже, очень хочет познакомиться со мной поближе, и я не хочу лгать ей или разочаровывать ее.
– Конечно, – отвечаю я, пытаясь придумать, с чего начать. – Ну, я не знала, кто были мои настоящие родители. Я попала в приют, когда была совсем маленькой, и меня удочерила женщина по имени Мисти Хейз.
– Эта Мисти хорошо к тебе относилась? – спрашивает Оливия, наклоняясь ближе и совершенно позабыв о своем завтраке.
Я на секунду замираю, пытаясь
