старостой, все же пришла и, осмотрев Заморыша, сказала:

— Что захворал — это верно, не знаю только отчего, — не то лихоманка, не то сглаз. Ежели сыпь покажется, значит, лихоманка и легко оправится. А ежели сглаз… — Она покачала головой.

Хорчиха тотчас принесла ей горячего жару и миску с водой. Шлюха, кинув первый уголек в воду, спросила:

— Виновата ли «Пачкунья»?

Уголек зашипел, но не утонул.

— Уж не Ожегова ли «Бородавка»? — продолжала Шлюха. — Не «Огрызок» ли Филинов?.. Не Сычихова ли «Раскосая»?.. Не «Клянча» ли Курицына?..

Однако на все вопросы угольки шипели, и ни один из них не утонул.

Наконец Хорчиха, которая до сих пор только кивала головой, тоже бросила уголек и спросила про себя:

— А не виновата ли в этом сама Шлюха?

Уголек: пшшшш… — и камнем на дно.

— Кого это ты, Барица, назвала, убей тебя бог? — спросила невестка, подозрительно поглядывая на нее.

— Черт ее дери, кто бы она ни была, помоги, Цвета, а я уж тебя напою добрым вином, — пробормотала Хорчиха, стараясь кашлем скрыть свое смущение.

Шлюха заставила Заморыша три раза отхлебнуть воды из той же миски и ушла, получив за труды кувшин вина. Невестка плюнула ей вслед три раза, растирая плевки и что-то нашептывая, после чего подошла к сыну.

На другой день утром Заморыш съел яичницу из двух яиц и выпил стаканчик вина. Тетя Шлюха навестила его снова и поклялась спасением души, что он выздоровеет.

Косая заменила больного брата на пастбище. Барица и Чернушка уселись за тканье, а староста принялся строгать какие-то рейки, ежеминутно выглядывая за дверь: не распогодилось ли?

Но только к полудню подул северный ветер, и в тучах появились просветы. Староста, Хорчиха и Чернушка отправились на огород собирать кукурузные початки. Вернулись они перед самым вечером, когда уже пришла с пастбища и Косая. Заморыш спал, Пузан копался в золе. Хозяйка всыпала в горшок кукурузной муки, староста размешал, и они уселись за еду. Съев несколько ложек пуры, Хорчиха промолвила:

— Господи боже, что-то сейчас наш Ивица поделывает? Давится ли и он такой же пурой? Мок ли сегодня под дождем, мое сокровище? Пообвык ли там, в монастыре? Заботится ли о нем дядя Квашня?

Староста удивленно взглянул на жену.

— Чего на меня свои буркалы вытаращил?! Что, не могу вспомнить о родном сыне? Постыдись! Словно жалеешь, что предчувствие тебя обмануло! Но бог не сделает по-твоему, нет, нет и нет, хоть лопни от злости, от…

Кто-то постучал в дверь.

— Опять эта кривохвостая Шлюха, ведьма шелудивая! И сегодня на даровщину зарится выпить! Не выйдет, Шлюха, даже если Заморыш подохнет.

— Не смей так говорить, а еще католичка! — остановил ее староста.

Стук повторился.

— Ступай, Косая, отвори, черт бы ее драл!

Но, к великому их удивлению, вошел Баконя, бледный, по колено в грязи, с зонтом в руке и полосатой торбой за плечами. Поздоровавшись, сел, снял шапку, хлопнул ею о колено; брызги полетели во все стороны…

— О боже… боже! — еле слышно простонала мать. — В чем я провинилась перед тобою, боже праведный, за что меня так караешь?! Что-то сейчас ска…ажут э…ти на…ши разбой…ни…ки! О! о! о!

Тут и у старосты развязался язык:

— Ах, несчастное дитя, убей тебя гром!.. Знал я, все наперед знал!..

Пузан, Косая, Чернушка и проснувшийся Заморыш последовали примеру родителей, и в доме Космача разом поднялись плач и рыдания.

Баконя вскочил и крикнул:

— Перестаньте… я по делу пришел!

— По какому там делу, убей тебя гром! — закричал староста.

— Говорю, по делу! Ступай сейчас же за Обжоровым «Ослом».

— Что-о-о-о? Ка-а-ак?

— Говорю, ступай за Ослом и скажи ему, что дело его касается и ему же на пользу пойдет, но гляди, чтобы не услыхал отец.

Космач разинул рот, но его подтолкнула жена.

— Иди, нечего раздумывать, неужели мой мальчик не знает, что говорит? Не видишь разве, что это поручение вратера!

Староста протер ладонью глаза, взял комок пуры и вышел.

— Значит, не прогнали тебя, материно счастье, материна радость? — спросила Хорчиха, осыпая Баконю поцелуями. — Тебя и в самом деле послали? И к Ослу, этому шелудивому Ослу? Чего ради?

— Прошу тебя, мать, подними-ка от стола ребят, я голоден! — сказал Баконя, вынул из торбы лепешки, брынзу и принялся есть.

Мать спровадила детей и принялась рассказывать, что случилось с Заморышем.

— Тетка Шлюха порчу напустила. Она, и никто другой!

Баконя встал, поцеловал брата и вернулся на прежнее место. А мать забилась в угол и спросила, понизив голос:

— И матери не скажешь, в чем дело?

— Вернется отец, сама услышишь.

— Знаю, но, может, что и посоветовала бы. Впрочем, поступай как знаешь. Разуть тебя? Значит, не хочешь? И как по такой погоде, да и в такую даль! Ей-богу, у этого вра Квашни нет сердца! Посылать из-за какого-то шелудивого Осла! И зачем бы это, сынок, а? Стало быть, что-то важное! А что, если с ним притащится и старый Обжора? Знаешь, ты ему сразу: «Проваливай, не тебя касается!» Так и скажи, веди себя умненько, дитятко!

Прошло около часу, пока староста возвратился с Ослом.

Это был парень лет восемнадцати, коренастый и косоглазый, как все Обжоры.

— Хвала Иисусу! — произнес с порога Осел. — А ты, Ива, домой, что ли, вернулся?

— Да вот пришел с тобой поговорить.

— Со мной?

— Да, хочу спросить, где дядин Буланый, — сказал Баконя, глядя ему прямо в глаза.

Староста и Хорчиха вскочили со стульев. Осел бросил на них испуганный взгляд и, заикаясь, проговорил:

— Ей-богу, не понимаю, о чем спрашиваешь! Разве