Если мы захотим кратко обозначить сущность принципов, которыми руководились в арианствующих кружках, то мы можем назвать это рационализмом или либеральным богословствовавием. Знание выше веры, вера должна проверяться разумом, — вот что провозглашали представители антикейского направления — одни громко, другие сдержанно.

Других принципов держались защитники православия, когда вопрос касался отношений веры и разума. Крайности арианствующих, к каким вело их свободомыслие, побуждает отцев церкви крепче и крепче держаться веры и меньше доверять разуму в области религии. Никейское направление богословствования остается верным тем образцам, какие даны православными отцами собора Никейского. А эти отцы, как известно, были поборниками веры, стававшими веру выше требований разума. — Представим мысли замечательнейших учителей церковных, в которых выразилось сознание церкви в вопросе об отношении веры и разума в эпоху Никейскую. Ревностнейший борец против арианства, св. Афанасий, так смотрел на участие разума в вопросах веры: «Как скоро намеревался я писать и принуждал себя помыслить о Божестве Слова, всякий раз далеко отступало от меня ведение и сознавал я, что в такой мере остаюсь я позади, в какой думал постигнуть»[185]. Сознавая полную невозможность проникнуть мыслью в сокровенные тайны христианства, Афанасий внушает всем полагать предел для своей пытливости. По его словам, о многих вопросах веры скорее нужно «молчать», чем «вдаваться в рассуждения»[186]. «Ибо всякому сотворенному существу, а тем паче людям невозможно изречь что- либо достойное о неизреченном» (ἀδύνατον είπεῑ ν περί τῶν ἀπιρδητων)[187]. Рассуждая о св. Троице, признавая ее нераздельной и Саму Себе подобной, Афанасий замечает: «сего достаточно для верующих. До сего простирается в людях ведение, здесь предел того, что херувимы закрывают крылами. А кто домогается и хочет исследовать паче сего, тот противится сказанному: не мудрися излишне, да не когда изумишися (Ек. 7, 17). Что предано вере, то прилично постигать не человеческой мудростью, но слухом веры (ὲν αx οῂ πίστεως). Ибо какое слово возможет достойным образом объяснить то, что выше естества (ύπὲρ τήν φύσιν) сотворенного»[188]. К числу вопросов, превышающих разум человечсекий, Афанасий относит и высочайший догмат воплощения Бога-Слова. И здесь он призывает к вере вместо пытливых исследований. «Разумом человеческим невозможно, пишет он, изречь красоты (χάλλος) и славы тела Христова; должно же совершившееся (вочеловечение) исповедывать, как написано (в св. Писании) и покланяться сущему Богу»[189]. Афанасий призывает к искренней вере, как самому наежному руководителю в вопросах веры. «Учение о Божестве, говорит он в виде правила для других, преподается не в умственных доводах (о ύх ὲv ἀπo δείξει λόγων), но при посредстве веры и благоговейно благочестивого помысла»[190]. Сходно с Афанасиом Великим судит о значении веры в области религии и Василий Кесарийский. Черезчур пытливым и смелым в области исследования вопросов о Божественной природе Василий указывает, что если разум человеческий очень мало знает о вещах чувственных, то на чем будут основываться его притязания знать и разрешать вопросы сверхчувственного? «Кто хвалится, пишет он, ведением сущего, тот пусть сперва объяснит природу муравья, а потом уже рассуждает и о Силе, превосходящей всякий ум. А если ты не обнял еще ведением и природу малейшаго муравья, то как хвалишься, что представил умом непостижимую Силу Божию»[191]? Такое подчинение разума вере, по Василию, необходимо при рассмотрении вопросов о неисследимой Троице. «В догматах, наставляет он, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера (χρείττων ὲστί τῆς διἀ λογισμῶν x αταλήψεως ή πίστις), которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности»[192]. Только вера, по тому же Василию, открывает нам, что такое Бог по своему существу. «Я знаю, что Бог есть, говорить Василий, но что такое есть сущность Его, поставляю сие выше разумения (ύπέρ διάνοιαν). Поэтому, как спасаюсь? Чрез веру. Α вера довольствуется званием, яко есть Бог (а не что такое Он есть) и взыскующим Его мздовоздаятель бывает (Евр. 11, 6). Следовательно, сознание непостижимости Божией есть познание Божией сущности. К спасению нас приводит не исследование, что такое Бог, но исповедание, что Бог есть»[193]. Стремление к всезнанию в области веры, по рассуждению Василия, несовместно с представлеyием о вере. «Если будем все измерять, говорит он, своим разумением и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует, то погибнет награда веры, погибнет награда упования. За что же нам еще стать достойными блаженств, какие соблюдаются для вас под условием веры в невидимое, если верим тому только, что очевидно для рассудка»[194]. Василий ничего так не хочет, как того, чтобы христиане ничего «не желали искать кроме евангельской истины, довольствовались апостольским преданием и простотою веры (τᾐ ἀπλότητι πίστεως), отвращались мирской и суетной мудрости, возмущающей простоту и чистоту учения Духа Божия»[195]. Григорий Богослов, друг Василия, обращается к своим слушателям с такими же внушениями, какие слышатся и в писаниях епископа Кесарийского. Он говорит: «не скажу: будь смел, напротив того, страшись (φοβήθητι) касаться предметов высших, превосходящих твои силы»[196]. Уразумение Божества, по Григорию, выходит зa пределы возможности. «Обнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни сил, ни средств не то что люди оцененевшие и преклоненные долу, но даже весьма возвышенные и боголюбивые»[197]. Григорий находит, что в исследовании вопросов в религиозной области нужно твердо помнить правило, что «должно предоставлять одной вере, и что разуму»[198]. Он в ярких красках рисует противоположность между нашим умом конечным и тем, что хотим постигнуть — неисследимым Божеством. «Мы как бы строим что-то огромное малым орудием, когда человеческою мудростью уловляем ведение сущего, когда к предметам сверхчувственным приступаем со своими чувствами, которыя заставляют нас кружиться и обманываться, и не можем неприкровенным умом подойти сколько-нибудь ближе к истине»[199]. Григорий охотно предпочитает христианина, просто верующего, такому, который чрезмерно доверяет разуму в деле религии. «Скудный в слове и знании, опирающейся на простых речениях и спасающийся на них, как на малой ладье, выше борзаго на язык глупца, который с невежеством доверяет разумным доказательствам»[200]. Приведем, наконец, увещания, с которыми Григорий Нисский обращается к слишком пытливому богослову. «Безопаснее всего, по совету мудрости (Ек. 5, 1), не исследовать глубочайшего, но спокойно сохранять дли себя ненарушимый залог веры». Следует «пребывать в гранщах учения и знания пророков, апостолов и не дерзать на то, что не было доступно разумению их»[201].

Защитники Никейской догмы представляли собою защитников веры, в противоположность