Само собой что я не протестовал и наоборот, прикладывал максимум усилий чтобы как можно скорее встать на коньки.

Но к сожалению, процесс восстановления шёл очень не быстро и самое главное, становилось понятно что если я и верну свои кондиции то очень и очень не скоро.

Одышка, боли прошли. Но слабость никуда не делась, она уменьшилась, но не исчезла. И самое главное что ушла выносливость. Те нагрузки которые были для меня нормой раньше, ускорения и игра с высокой интенсивностью стали для меня недоступны. И это было видно.

Тесты на велотренажере, притом все, показывали сущий кошмар. По их показателям я с отрывом был худшим не только в Нордикс, но и в фарме команды. Грубо говоря, хоть что-то я мог показывать на льду минут пять.

Да, прогресс был. Моё состояние во второй половине марта и оно же в мае разительно отличались. Но всё равно, до приемлемого результата было еще очень и очень далеко.

Немного утешал тот факт что игра на вбрасывание и бросок у меня никуда не делись. На точке я по прежнему играл лучше всех в мире, а щелчки из представляли очень большую опасность для ворот соперника. Правда чтобы получить возможность бросить из «офиса» нужно хотя бы до него доехать и получить шайбу. А учитывая моё состояние с этим точно будут проблемы.

В этот момент, а дело было в мае девяносто первого года, я ощущал себя этаким Овечкиным образца конца его великой карьеры. Только ухудшенной версией, само собой.

У великой восьмерки в сорок помимо броска было еще и здоровье. позволявшее ему проводить достаточно много времени на льду. Я же представлял собой стеклянную пушку, так сказать.

Ну а пока я боролся со своим организмом и его состоянием вокруг меня бурлил хоккей.

Миннесота, усилившись Сакиком достаточно уверенно финишировала в зоне плей-офф. В своем дивизионе моя бывшая команда заняла четвертое место, правда с большим отрывом от финишировавших пятыми кленовыми листьями, и попала в первом раунде на Чикаго.

И в очередной, третий подряд, раз черные ястребы закончили сезон после серии с Миннесотой. 4:2 в пользу Северных звезд.

Затем с этим же счётом моя бывшая команда обыграла Сент-Луис и вышла в финал запада, на Эдмонтон.

Который чуть было не отправил Миннесоту в отпуск. Звезды проиграли все три первых игры.

Но почти не считается. Четвертый матч серии практически в одиночку выиграл для Миннесоты Ирбе. Артур отразил шестьдесят пять бросков и в итоге Сакик в третьем овертайме забросил единственную шайбу.

Как потом оказалось это досадное поражение сломало Эдмонтон. Нефтяники проиграли три следующих матча и в итоге Миннесота третий сезон подряд вышла в финал.

Где от команду ждал Питтсбург.

Пингвины, которые в прошлом сезоне даже не вышли в плей-офф стали главным открытием этого сезона.

Они выиграли свой дивизион, в упорной борьбе обыграли Нью-Джерси, Фетисов и Касатонов не могли остановить Лемье, хоть и очень старались.

Затем пингвины уверенно забрали серию с Вашингтоном и в финале востока разобрались с Бостоном.

Финальная серия этого сезона, получилась, как говорится односторонней. У Миннесоты как будто кончился бензин и она ничего не смогла поделать с оппонентом.

Питтсбург взял финал в четырех матчах, закончив серию издевательскими 6:0 в гостях.

Последний мачт в Мет. центре получился очень и очень грустным.

И сразу же после его завершения фанаты звезд устроили самую настоящую обструкцию Неду Грину, жадному Неду, ублюдку Неду, как его называла вся Миннесота.

Двадцать минут свиста и проклятий стали финальным аккордом той кампании ненависти которую развернули болельщики Миннесоты против владельца команды. Вторая половина сезона и плей-офф прошли для Миннесоты под знаком гнева болельщиков. Во всем штате не было более ненавидимого человека чем владелец звезд.

Ну а если говорить чисто о хоккейных вопросах то последний сезон Миннесоты получился хорошим. Мой обмен на Сакика действительно помог команде. Джо занял место в первом звене и помог Беллоузу выбить сто десять очков. Брайан в итоге стал лучшим бомбардиром команды.

Сакик тоже пробил сотню, 30+71 и это лучший результат в карьере. Третьим игроком с показателями очко за игру ожидаемо стал Модано. Майк остановился на отметке в 84, балла за результативность. К 33 шайбам он прибавил 51 передачу.

Очень хороший прогресс показал и Ирбе. Артур получил заслуженную номинацию на Везину, правда в голосовании он стал четвертым.

В общем, в Даллас уезжала хорошая команда. Которая, если бы не история со мной была бы династией.

Что до моей новой команды, то Квебек ожидаемо закончил сезон последним и этим выполнил поставленную перед собой задачу.

Первый пик драфта Нордикс получили. И 22 июня 1991 года ожидаемо выбрали Эрика Линдроса.

Который в этот раз не стал громогласно заявлять что ни при каких условиях не будет играть за Нордикс, в отличии от так и не случившейся истории Эрик был куда более сдержан. Он присутствовал на церемонии драфта и даже надел джерси Нордикс.

Само собой что фанаты Нордикс праздновали и во всю делали прогнозы о составе команды на следующий сезон и о том какое место она в итоге займет.

Наиболее частым прогнозом был кубок Стэнли, мой Харт с Конем и Колдер для Линдроса. Оптимизма этим ребятам было не занимать.

Их в этом укрепляла пресс служба клуба. По её заявлениям я успешно проходил реабилитацию и восстанавливал форму, чтобы принять участие сначала в летнем лагере Нордикс, потом в предсезонных играх и финале занять место в стартовой пятерке команды уже в регулярке.

В принципе, доля правды в этих заявлениях была. Я действительно восстанавливался и готовился дебютировать за новый клуб. Да и в первую пятерку меня можно было, в теории, поставить. На несколько смен меня точно хватит.

Летний лагерь Нордикс стартовал в конце августа девяносто первого года.

Как раз в то время когда весь мир, в отличии от меня, следил за событиями в Москве.

Я прекрасно знал чем всё дело кончится и принципиально не следил за новостями и ни с кем не разговаривал о событиях в Союзе. Лишние переживания мне точно сейчас ни к чему, мне хватает и того что происходит со мной.

Линдрос в летний лагерь Нордикс приехал и мы с ним даже немного пообщались вне льда. Будущая звезда мне показалась очень себе на уме, в нем сквозила какая-то заносчивость, а чувство собственной важности буквально била через край. Он себя вёл не как восемнадцатилетний проспект, а так как