Папа забрался под потолок, сдёрнул фанерный лозунг и сбросил его с высоты вниз. Ему за это долго аплодировали зрители. Они подумали, что этим смертельным номером начинается выступление советских артистов.

А потом, когда мы вернулись в Москву, папе дали звание народного артиста.

Но про тот случай я не рассказываю, конечно. Потому что он с папой был, а я лежал в номере, сосал лимоны и смотрел в коричневую стену дома, которая заслоняла окно.

В этом городе, где мы сейчас, я первый раз. То есть когда-то я жил в нём и даже родился, но совсем не помню. Хотя в моих метриках написано, что я родился именно здесь.

Иногда мама говорит, что пора отвезти меня к дальним родственникам в деревню, в Рязанскую область.

А тётя Розалия возмущается.

— Как же ребёнок станет расти без родительского воспитания? — говорит она.

Я хочу в деревню. И чтоб надолго, на постоянно. И чтобы люди все были вокруг меня — постоянные. А то не успеешь познакомиться — уже уезжать.

— Но он же без нас затоскует! — говорит мама. — Он отвык от нормальной человеческой жизни.

Мама когда-то была певицей. Тётя Розалия мне рассказывала, что папа однажды ехал мимо маминого дома на репетицию. Он ехал на такси, потому что опаздывал. И вдруг на перекрёстке, когда такси остановилось, папа услышал пение. Рядом в доме было открыто окно, а за этим окном пела моя мама. Папа выбежал из такси, нашёл маму в том доме и стал с нею знакомиться. А потом увёз её на своё выступление.

Теперь мама не певица, а ассистент папы, вместе с тётей Розалией. Но папа говорит, что их номер был бы обычной заурядностью, если б не мамин музыкальный слух.

Мама и тётя Розалия считают, что у меня неплохие данные. Это про то, что я ни разу не оставался ещё на второй год, хотя постоянно езжу вместе с ними и за год учусь в нескольких школах.

Я и правда, — сразу всё запоминаю. Легко это получается. Уроков почти не делаю — только письменные.

Может, это в мамино время было трудно учиться. А сейчас, мне кажется, целые месяцы в школах проходят одно и то же.

Уезжаешь, например, из Владивостока. Не учишься месяц. Потом приезжаешь в Москву, а в школе всё то же самое местоимение проходят. Только учитель другой и ребята новые. А порядки и правила всюду одинаковы. Даже у стенных газет одинаковые названия: «За отличную учёбу», «Еж».

Из-за наших разъездов меня до сих пор не приняли в пионеры. А я тоже хочу носить галстук, как все. Хочу выполнять торжественное обещание. Хочу отдавать салют и говорить, когда нужно, «всегда готовы!».

Может быть, здесь меня примут. Папа говорит, что надо приложить все усилия.

В этом городе я не был ни разу после своего первого года. Об этом я уже говорил.

Здесь жила наша мама. И есть где-то её улица. И мамина школа. И мамина филармония, где она пела, пока не встретилась с папой. Даже мамина булочная была. Папа показал мне тот дом, когда мы ехали на такси с вокзала. Но там теперь канцелярские принадлежности.

Через два дня кончается лето. Начнётся школа. Завтра мы пойдём записываться.

* * *

В школу мы пошли записываться вчетвером: папа, мама, тётя Розалия и я.

Обычно я хожу только с папой, но сегодня выступления вечером не было, и поэтому мы пошли вместе.

Директором школы была пожилая женщина. Если бы я встретил её на улице, я бы и не подумал, что она — директор. Обыкновенная старушка, каких в каждом городе много, они любят бродить по магазинам и все друг на друга похожи.

Я видел разных директоров. Эта старушка, наверное, была хорошим директором.

Она сразу заулыбалась, как увидела папу. Потом папа назвал место работы, и она снова заулыбалась.

— Я помню, я вас хорошо помню, видела по телевизору, — говорила она и всё улыбалась.

И папа тоже обрадовался, стал ходить по кабинету, подёргал себя за ухо.

Директор достала списки классов и начала выбирать класс для меня.

— В самый лучший, в самый хороший его запишем, — говорила она.

А я всё ждал, когда она спросит меня о галстуке. Увидит, что я без галстука, и спросит. И придётся объяснять. Сколько раз объяснять приходилось, а неприятно.

И вдруг мама начала сама:

— Вы знаете, у нас есть одно «но».

Директор подняла голову от классных списков и удивлённо спросила:

— Какое… «но»?

И сразу улыбнулась.

— Наш Саша способный мальчик…

— Не при нём будь это сказано, — вставила тётя Розалия.

— Наш Саша способный мальчик, но он… — продолжала мама.

— Неужели второгодник! — директор ужасно испугалась, наверное, потому что сразу перестала улыбаться и прикрыла списки. — Как же ты, Саша?

Папа махнул рукой маме и тёте Розалии, чтобы они остановились, и сам начал объяснять.

Лучше бы я за дверью стоял и не слушал, стыдно всё-таки, когда про тебя говорят, что ты не пионер, хоть и по уважительным причинам. Папа хватал себя то за нос, то за уши и всё объяснял, пока директор его не прервала.

— Вы говорите, он не исключался, просто не успели принять из-за частых разъездов?

— Да-да. Конечно, да-да.

— Примем. У нас обязательно его примут. — Она снова заулыбалась. — Сам-то ты хочешь быть пионером, Саша?

У меня вдруг не стало голоса, и поэтому я кивнул и тихо прошептал:

— Да.

— Прекрасно. Ребята дадут ему поручение.

Не люблю я любопытных людей.

Меня часто спрашивают:

— Ты где живёшь?

Будто им так уж обязательно знать мой точный адрес.

Если я говорю, что в гостинице живу, эти любопытные прямо подпрыгивают от удивления и придумывают сто новых вопросов.

— Почему в гостинице? А как? А где?

Или ещё противный вопрос:

— Денег отец твой много зарабатывает?

Я почти всегда вру, если меня так спрашивают.

— Где живу? Да так, далеко, — и машу рукой. — Кто отец? Да так.

Я думаю, человеку вообще нельзя задавать пустые вопросы. Нужно, чтобы самому захотелось про себя рассказать. А такое заслужить ещё надо, потому что не каждому можно все свои тайны доверить. А то, как зовут, даже не знают, а сразу тайны выспрашивать.

Когда я иду в новый класс, я всегда боюсь пустых разных вопросов.

И сегодня утром я решил специально идти тихим шагом, чтобы прийти прямо к звонку. Но по дороге забыл, что спешить мне не надо, перед школой даже