Мы с женой были одинокими и уставшими в маленькой сельской больнице, мы не знали, что делать. Не знали, когда я смогу ходить. И что нас ждёт в будущем? Мы цеплялись только за одну мысль: рано или поздно мы снова присоединимся к г-ну Гурджиеву. Это означало поездку в Туапсе, как только я смогу ходить.

Однажды в ноябре, когда я с трудом смог встать на ноги, моя жена вернулась с почты с новостями. Последний поезд из Сочи в Туапсе уедет через три дня. Из-за наступления зимы железная дорога была обычно заблокирована камнепадами и лавинами.

15 ноября меня осмотрела медицинская комиссия города Сочи и пришла к выводу, что перед возвращением на военную службу мне нужна долгая реабилитация. Доктор предупредил меня, что мне нужно быть очень осторожным и не двигаться слишком быстро, поскольку я всё ещё был ужасно слаб. Но мы решили сесть на этот последний поезд. Моя жена пошла купить билеты и зарезервировать место, чтобы я мог лечь, но это оказалось невозможным. Наконец, почтовые работники пообещали, что сделают мне кровать из почтовых мешков в почтовом вагоне. Для этого нам нужно было быть там в пять часов утра, во время загрузки и до прихода пассажиров на станцию. Конечно же, мы были там вовремя. Почтальоны сами внесли меня и уложили на сделанную ими кровать, где я смог вытянуться, а рядом сели моя жена и Марфуша. Это были одни из многих добрых людей, которые помогли нам.

В Туапсе мы отправились в гостиницу и, к счастью, заняли последний свободный номер, пусть и с одной кроватью. Для меня это было чудесное ощущение – лежать на настоящей кровати, чистой кровати. Хотя моя жена и Марфуша должны были спать на полу, они тоже чувствовали себя, как во дворце.

На следующий день мы отыскали г-на Гурджиева, и он посоветовал нам ехать в Ессентуки, как только я смогу путешествовать. У нас там были друзья, и можно было найти докторов и медикаменты, нужные мне. Итак, через несколько дней мы отправились в Ессентуки. Эта поездка была ночным кошмаром. Нам нужно было дважды менять поезда. Мы уехали из Туапсе в просторном купе. Но когда наш поезд добрался до Армавира, нашей первой пересадочной станции, оказалось, что поезд на Минеральные Воды полностью забит солдатами; там вообще не было вагонов первого класса, и всё было в полном беспорядке. Я думаю, что тот факт, что я офицер, мог только ухудшить ситуацию для нас. К счастью, была в толпе одна добрая солдатка, которая помогла нам. Она приказала нескольким солдатам встать и уступить место больному «товарищу». Нас набилось девять человек в купе, моей жене и Марфуше пришлось стоять в коридоре, забитым пассажирами и багажом.

Когда стемнело, мы прибыли в Минеральные Воды. Там нам нужно было три часа ждать поезд на Ессентуки. Моя жена и Марфуша смогли устроить для меня кровать на скамейке на станции; они укрыли меня норковой шубой моей жены, потому что ночи были очень холодными. Утром, добравшись, наконец, до Ессентуков, мы столкнулись с той же проблемой: ни единого номера, ни в одной гостинице. Обычно после летнего сезона в Ессентуках и других курортных городах на Кавказе становится пусто, остаются только домовладельцы и другие жители. Но сейчас здесь было столько людей, как никогда ранее. В Москве и Санкт-Петербурге царили крайняя нужда и голод. Аристократы, правительственные чиновники, богачи, все, кто мог, хлынули в этот регион, где провизия была ещё в изобилии, и тут они могли избежать гонений большевиков. Всё же нам как-то удалось найти на время комнату в частном доме.

Моя военная отсрочка давно закончилась, а власти могли запросить мои документы; сейчас мы осознали, насколько мудр был г-н Гурджиев, настояв на том, чтобы меня отправили в больницу. Мои больничные документы утверждали, что, перенеся брюшной тиф, я сейчас страдал от анемии, истощения и слабого сердца, и мне нужен был покой в течение нескольких месяцев. 18 февраля 1918 года с теми же документами я был освобождён от военной службы комиссией в ближайшем Пятигорске. Теперь я мог сжечь свою военную форму и снова стать штатским и музыкантом. Я мог сохранить только свою шпагу.

Моя жена и Марфуша, осматривая окраины города по другую сторону железной дороги, искали место в Ессентуках и, наконец, нашли крошечный домик. Он располагался на задней части поместья, в котором дом напротив занимал хозяин по фамилии Мандзавино, владевший магазином галантерейных товаров в Кисловодске. Вдали от нашего дома в саду были пустые стойла. Ещё дальше располагался недостроенный, типично кавказский двухэтажный дом, все комнаты которого выходили на веранду – хотя пока ещё в этом доме не было ни окон, ни дверей. Он будто бы ожидал нас. И не только нас, потому что г-н Гурджиев, после приезда в Ессентуки в январе 1918 года, основал в этом незаконченном доме свой Институт.

IV

Назад в Ессентуки

После стольких сложных месяцев мы снова зажили мирной жизнью. Мы телеграфировали Осипу, чтобы он присоединился к нам, как только сможет. Наконец наш маленький дом снова был в сборе: Марфуша снова стала кухаркой и личной горничной моей жены, а Осип – дворецким и ординарцем. Когда мне нужно было ехать на фронт в конце февраля, Осип отказался допустить ко мне другого солдата в роли ординарца. Он сказал: «Я не позволю г-ну де Гартману идти на фронт с незнакомцем!» В окопах он прошёл со мной через всё. Когда солдаты взбунтовались, мы бежали вдвоём, прошли пешком весь путь до Киева, чтобы разыскать мою жену. Осип и Марфуша были детьми старых слуг нашего поместья и были преданы нам, как собственным семьям.

Мысли о г-не Гурджиеве и его планах не покидали нас; поедет ли он в Персию, или останется на Кавказе? Через несколько недель от него пришла открытка. В ней он писал, что хотел бы приехать в Ессентуки и интересуется, нет ли у нас места, чтобы принять его. Через день или два мы получили письмо, в которое он вложил 1000 рублей – всё ещё большая сумма, хотя инфляция уже началась – со словами, что высылает эти деньги на тот случай, если они нам понадобятся. Мы были глубоко тронуты его заботливостью. Чуть позже в тот же день мы были приятно удивлены, увидев г-на Гурджиева, стоящего возле