Шрифт:
Закладка:
— Один, милорд, — глухо отозвался Вольф.
— Так давай его сюда.
Один — это замечательно. Единственный — всегда значит особенный, пусть только для одного человека. И притом очень хороший — крепкий, с удобной рукоятью из потемневшей в желтизну полированной кости, с простеньким узором из завитков у торца. Лорд Вильморт убедился — действительно обыкновенные завитки и ничего лишнего, никаких символов, которые могут отвлечь…
— Вытяни руку, — скомандовал он. — Правую. Подними рукав. Выше, еще выше, до локтя.
— Только ради детей, — снова бестолково повторил Вольф.
Левой рукой — той, что в перчатке — Фержингард крепко прижал его запястье к столешнице и, взяв в правую охотничий нож, легким неотрывным движением вычертил на крепком загорелом предплечье Вольфа несколько символов, соединенных между собой в один.
— Готово. Вены не задеты, но перевяжи, — лорд бросил ему салфетку. — Теперь слушай меня. Это — не гарантия. В лесу нет никаких гарантий. Никто никогда не скажет тебе, что в лесу ты в полной безопасности. Ты можешь замерзнуть, заблудиться, сломать ногу, запнувшись об камень, не справиться с кабаном или попасться волку, медведю или другой неразумной твари, живой или мертвой — эти читать не умеют. Но те, что могут — увидят этот знак, прочтут его, как мы читаем буквы, и не тронут тебя. Вот что значит разрешение на охоту. Ты понял меня?
— Понял, милорд, — тот неотрывно смотрел на пропитавшуюся кровью салфетку, обвязанную вокруг предплечья. — Спасибо, милорд.
«Привыкнут, — подумал Фержингард. — Привыкнут так же, как отвыкли когда-то. Только нужно время».
— И еще кое-что, Вольф, — напомнил лорд, когда тот уже поднялся со скамьи, чтобы уйти. — Не обнимай и не целуй своих детей, отправляясь на охоту, не говори, что любишь их и что скоро вернешься. Иначе никакой знак тебе не поможет. Говори, что они ублюдки и ты уходишь от них навсегда. И пусть они кричат тебе вслед, чтобы ты убирался. Кричат одиннадцать раз, потому что одиннадцать детей — это одиннадцать причин не выпускать тебе из леса, понимаешь?
Пришедшая следом женщина смогла сделать то, чего лорд Вильморт никак не ожидал, а именно — расширила его представления о возможном. Женщину звали Гретхен. И ее имя лорд Вильморт запомнил, в отличие от всех остальных имен. Ей не могло быть больше тридцати с небольшим, но выглядела она по меньшей мере на пятнадцать лет старше. В руках у нее был обернутый в потрепанную овчину сверток с младенцем. Услышав ее рассказ, лорд сначала не поверил.
Гретхен родила шесть детей, из которых в живых оставалась только одна новорожденная девочка. Пятеро умерли от снежного поветрия, один за другим. Теперь у нее больше не может быть детей, и она боится за свое последнее оставшееся дитя.
— Так не бывает, — покачал головой лорд Вильморт.
Он побольше других знал о снежном поветрии и готов был ручаться — это сила из тех, что не выбирают. Север раз в год собирает дань — в первый день после конца лета, в предрассветный час, когда заканчивается последняя летняя ночь, под каждой крышей человеческого жилища одно живое существо с теплой кровью должно умереть. Не важно, какое именно — человек, собака, ворон или крыса, молодое или старое, здоровое или умирающее… Каждый год, неизбежно, в одно и то же время, одна смерть — не больше и не меньше. Поветрие — одно из тех явлений, с которыми проще смириться, принять их естественный ход и, конечно, не спать под крышей одному. Средство, чтобы защититься от поветрия, было, и лорд Вильморт знал его, но применял лишь единожды, на себе самом себе, и отнюдь не потому, что ему не хотелось его применять — с огромным удовольствием он бы провел обряд над своим старшим сыном, но не мог рисковать.
— Где спали твои дети? Ты не оставляла их одних в ночь поветрия? — спросил лорд, отдавая себе отчет, что людей настолько глупых не бывает и во всех девяти землях.
— Они спали в большом хлеву, милорд, — ответила Гретхен.
Большой хлев — много других людей, спящих вповалку чуть не друг на друге, чужие дети, скотина, копошащиеся в соломе мыши и свившие гнезда под потолком птицы… И, несмотря на это, поветрие пять раз забирало именно детей этой женщины. Что это, не может ведь быть обычным совпадением?
— Кто-то убивает твоих детей. Душит их или дает яд, — такое объяснение было наиболее вероятным. «Может быть, даже ты сама, если ты сумасшедшая». — Это не поветрие, потому что поветрие не выбирает.
Женщина молча протянула ему сверток с младенцем.
— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я защитил твое дитя от поветрия? Я не могу этого сделать, да это и не поветрие вовсе…
Он осекся, когда понял, что в свертке, который настойчиво суют ему прямо в руки, лежит не живой младенец. Можно было бы раньше понять — ребенок не издал ни звука за все время…
Волнуясь, лорд Вильморт поспешно отодвинул в стороны письменный прибор, листы бумаги, тарелку с остатками сыра и опустевший кувшин с кубком, освободив место, положил сверток на стол перед собой, разорвал засохшую бечевку, заменяющую свивальник, и бережно распутал тряпки и лохмотья, открывая содержимое свертка. Это был трупик ребенка — мальчика, прожившего не больше пары месяцев и умершего, определенно, от снежного поветрия — внутри и вокруг рта еще оставались крупинки холодного нетающего снега. Хотя со дня смерти прошло уже больше двух месяцев, тело ребенка не разлагалось, а медленно высыхало, как часто происходило с телами тех, чьи жизни забирало поветрие.
— Милорд…
Лорд Вильморт так увлекся разглядыванием трупика, что забыл о матери и чуть не вздрогнул от ее голоса.
— Вы можете вернуть его, милорд? — очень тихо спросила Гретхен, глядя на него совершенно безумными глазами.
«Похоже, слухи зашли слишком далеко», — с досадой подумал Фержингард. Оживлять бесполезных младенцев в его планы точно не входило. Разве что ради эксперимента…
— Может быть и смогу, — ответил он. — Но сначала мы с тобой должны понять, как и почему это происходит. Почему именно с тобой, с твоими детьми. Садись, Гретхен. Ты должна рассказать мне все.
***
«Никто не должен знать, что моя жена закопала ребенка в лесу», — сказал Рейвин. Нужно было быстро придумать что-то, пока никто в замке не успел опомниться и не запомнил отсутствие хозяйки и лорда. — Моя