«Полутрупачи – это слово дикое, ветхое. В Планиверсуме такое в моде, ты знаешь не хуже меня».

«Ну и?» – Я уставился на него через стекло.

«На самом деле это село Пребывания».

«Вот как», – я понимающе кивнул.

«И знаешь, в чем его смысл? Какое знание он дает нам, избранным? – продолжил Инкер. Я заметил, что он окончательно изменился: казалось, его ничто не может вывести из равновесия; он выглядел не просто спокойным – он выглядел равнодушным. – Такое, что единственная жизнь, нормальная для человека, подходящая ему, – она внизу, вне Башни. В Севастополе».

То ли мне показалось, то ли в его глазах что-то сверкнуло. Какие-то искорки сумасшествия.

«Вот был же парень», – с грустью думал я. Я не особо понимал его порой, но любил всем своим сердцем с тех самых пор, как помнил себя и его, а ведь это одна пора. Без особых талантов, ума – впрочем, как и я сам, наверное. У Инкермана удивительно получалось скитаться по Башне и не пропускать ничего в себя, он будто бы скользил по ней, лавировал. Все, что меня задевало, а наших подруг и вовсе сражало наповал, не оставляло в нем, казалось, и следа. Когда мы встречались, я наблюдал за ним, и мое мнение менялось – от уровня к уровню, от встречи к встрече. Я стал больше понимать его, но – как бы мне ни хотелось избавиться от этой черствой мысли – все меньше любить.

Таким оказался путь Инкермана в Башне – путем равнодушия.

За всеми этими мыслями я так и не нашел, что ему ответить. Но на экране уже возникла новая строка.

«Знаешь что? – написал Инкерман. – А я ведь был наверху! Я вернулся».

Я посмотрел на него с сомнением, но Инкер выдержал взгляд.

«Ты рехнулся, – наконец написал я. – Мы общаемся по вотзефаку, а если б ты был наверху…»

Палец случайно нажал на отправку, и сообщение улетело Инкеру. Но едва я хотел продолжить, как тут же выскочил ответ.

– Невероятно, – прошептал я. – Как ты это делаешь?

«Я поднялся наверх, не сдавая лампу, – объяснял Инкерман. – И я не шел по коридору, а попал сюда прямиком сверху».

«И ты хочешь сказать, что у тебя не забрали лампу и отпустили сюда?! Мол, заходи еще, коль пожелаешь? Или подари соседям по селу? Так?»

Я и сам не особо верил в то, что писал. Но все же было интересно, что он мне ответит, как сумеет выпутаться.

«Я не оставлял им лампу! Я не оставил эту долбаную лампу! Я бросил ее в пропасть».

На сей раз я долго и пристально всматривался в него через стекло. Каждая буква сообщения прямо кричала, выдавая истерику, нерв. Но человек напротив меня был спокоен, почти неподвижен. И даже не думал смотреть на меня – только в экран.

«В какую пропасть?» – только и смог спросить я.

«Посмотри, – ответил Инкер. – Ты уже был у двери. Загляни в нее».

Я бросил на него сердитый взгляд, но в самом деле отправился смотреть. Так или иначе, это было лучше болтовни – попытка разобраться самому.

Вотзефак завибрировал, только когда я прошел через всю площадь, нырнул в знакомый коридор и дошагал до «полыхающей» двери.

«Социальный лифт на Пребывание был последним в Башне, – написал мне Инкер. – Дальше лифты не ходят».

Сперва я подумал, что это дурацкая шутка, затем – что повод поймать его на вранье: ведь как он побывал выше, если нет лифта? А потом меня осенило.

«Это как с троллейбусом-«восьмеркой», помнишь? – прочитал я на экране. – Вроде маршрут есть, а вроде и нет. Доберется только тот, кто сильно хочет. И так же сильно верит».

Я не рискнул открыть дверь, к тому же побаивался, что сделать это можно лишь однажды. Мне хотелось услышать какие-нибудь звуки из-за двери, подтверждавшие, что там есть жизнь, – ведь если там горит костер, он хотя бы должен трещать. Было понятно одно: там нет социального лифта, потому что ни один лифт не поедет, если он объят пламенем. А мне нужен был лифт. Мне нужно было выбираться отсюда.

Стоит ли говорить, что мне по-прежнему не удавалось спать? Я лежал и смотрел в потолок, изучая трещины, и думал о том, что мне предстоит выяснить, наверное, самый важный вопрос. Его нельзя было задать по вотзефаку. Я должен быть увидеть Инкера – без этого не смог бы понять.

И когда мы встретились в следующий раз, я не стал думать о предисловиях – и сходу задал вопрос, который передумал отправлять тогда, стоя у огненной двери.

«Что там?»

Вопрос был осторожным – на самом деле в моей голове роились, будто пчелы, множество «как», «почему» да «зачем», но я решил не выпускать их до поры всех сразу. Мне не нужно было жалить Инкермана, мне хотелось его раскусить.

Хотя вряд ли эта осторожность передалась буквам.

«Только огненные острова».

«Ты это серьезно?»

Вместо ответа Инкер за стеклом кивнул. Маленькие острова были в Левом море – мы обходили их на лодках или добирались на спор вплавь. Представить огненный остров мне было довольно трудно: огонь всегда был чем-то домашним, уютным – на нем готовилась пища, он согревал дом, в конце концов, просто радовал глаз, когда мы собирались во дворе или на пустыре. Его всегда было немного – ровно столько, сколько нужно для тепла и настроения. Но теперь же речь шла об островах из огня или – еще того хуже – островах в огненном море. Кому и зачем могло потребоваться столько огня?

«Наверху не хотят, чтобы к ним поднимались все, кто способен нажать кнопку, вставить лампу и сесть в лифт. – Я и сам не заметил, как написал Инкерману о своих сомнениях, а он уже и ответил. – Там ждут тех, кто готов ради этого рискнуть собственной жизнью».

– Рискнуть жизнью? – шептал я, не веря. – Но ведь никто не говорил об этом, не предупреждал.

«Избранные гибнут, пытаясь перебраться выше. Но они черпают силы в своей миссии, в желании донести лампу. Если этого нет или одолевает страх – лучше остаться в Пребывании. Здесь для таких – все условия», – дописал Инкерман.

Ну, положим, не все – я вспомнил об отсутствии воды, но, конечно, не стал развивать тему. Оставаться здесь было смерти подобно – вот что я знал точно. Но пускаться в такое приключение? Был ли я готов к такому повороту? Ну конечно нет!

«И что же, нет другого пути?» –