Ничего не остаётся, печально решил Яшка, раз уж мои сердобольные друзья испортили всю малину, то никуда не денешься – пойдём спать. Толку уже не будет, как ни тужься. Завтра утром попробуем начать всё заново.

Заснул он сразу же, едва голова коснулась подушки. Сперва ему снились какие-то розовые облака, в которых он витал, и за руки его поддерживали пухлые ангелочки с крылышками. Босые пятки приятно холодил ароматно пахнущий голубой дымок. Фимиам, догадался Яшка. Какая-то стройная надменная дама, очень похожая на античную скульптуру из музея, большой белой птицей кружила надо ним и всё пыталась пристроить на макушку колючий лавровый венок. И без слов было ясно, что это Муза.

И вот летал он себе от облачка к облачку, и так ему комфортно было в компании с Музой и ангелочками, как никогда в жизни не было. Лавровый венок не жал, хоть и жутко кололся, фимиам приятно обдувал пальцы ног – спать бы так сладко до самого рассвета. Так нет, начали ему неожиданно сниться герои из будущего эпохального романа – многодетная репатриантская семейка из Жмеринки.

Папа – откровенный сталинист, сумевший пронести свою безумную веру через двадцать лагерных лет. Обхитрив таможню, в довесок к своей вере он провёз в Израиль комплект зубоврачебного оборудования и портрет Ленина в полный рост, который надеялся продать, чтобы безбедно существовать на вырученные деньги остаток жизни.

Мама – чисто одесская бандерша, которая никак не могла найти своё место в израильском обществе и потому вынуждена была сутками напролёт вкалывать на уборке вилл и уходе за богатыми стариками. И все её имели самым беззастенчивым образом. Конечно, в переносном смысле, потому что в прямом смысле имели её белокурую дочь от первого брака Оксанку, занимавшуюся древнейшей профессией ещё до приезда сюда. Она единственная, кто не изменил своей прежней специальности. В отместку за свою неудавшуюся карьеру мамаша беспрерывно пересыпала свою речь отборными одесскими хохмочками, при этом курила и пила крепкие алкогольные напитки, как лошадь.

Дед с бабкой, как и положено в их возрасте, пускались во все репатриантские тяжбы – копались на мусорных свалках в поисках сломанной японской бытовой техники, торговались на рынке с арабами за каждый грошик, экономили на транспорте – ходили на марафонские расстояния пешком и вдобавок всеми доступными способами нарушали святость Субботы.

Сын попал в банду буддистов-наркоманов и, обуреваемый идеями пацифизма, уехал в Катманду заниматься беспошлинной переправкой наркотиков в разные уголки мира, а там встрял в детективную историю с перестрелками и погонями. Убегая от неизвестно откуда взявшейся гонконгской мафии, долгое время скрывался в непроходимых джунглях Амазонки, где встретил прекрасную аборигенку, с которой беспрерывно занимался красивым безопасным сексом, потом построил из бамбука каноэ, на нём спустился по реке Хуанхэ в Индийский океан и уже оттуда приплыл на реку Иордан, чтобы наконец после долгих и нелёгких странствий явиться со своей суженой в родимое общежитие центра абсорбции новых репатриантов для воссоединения со своей большой дружной семьёй.

Младшая дочь, как и положено, стала очередной жертвой богатого негодяя-адвоката, который конфетами, бусами и зеркальцами склонил девушку к внебрачной связи, после чего бросил её, не заплатив даже половины обещанного. Плюс ко всему он нагло нарушал параграфы израильского законодательства об оплате проделанной работы в соответствии с минимальным почасовым тарифом.

Остальные дети оказались жертвами всеобщей компьютерной грамотности, запросто взламывали секретные коды Пентагона и Моссада, в результате чего едва не разгорается конфликт между Израилем и республикой Конго со столицей в Браззавиле. Сюда же можно приплести какого-нибудь шпиона, работающего на Афганистан или, скажем, на Буркина-Фасо, который подбивал к ним клинья как к талантливым программистам…

Вот какие персонажи помимо желания родились в Яшкином воспалённом воображении этой ночью.

Конечно, он не полный фраер и прекрасно понимал, что из этой дурацкой идеи не только гениального романа не слепишь, но даже не напишешь и средненького, за который не стыдно было бы перед собственной женой, Рафиком и Георгием. Про Софу и говорить нечего – для неё шаг влево и шаг вправо – расстрел за уклонение от выбранной ею темы…

Впрочем, не хотелось больше об этих доброжелателях вспоминать. Творчество – процесс индивидуальный, почти интимный и коллективного участия не терпит, как бы этого добровольным помощникам ни хотелось.

А роман, пусть и не гениальный, а просто хороший, Яшка рано или поздно напишет. Кровь из носа, напишет. И тему найдёт без посторонней помощи…

Только о чём же, скажите, ещё писать, как не о своих братьях – новых репатриантах? Даже возразить никому из советчиков было нечего – выбора-то нет. Придётся садиться и писать…

Но уже не бежать, а писать наперегонки с самим собой – без остановки, уже до самого конца…

* * *

Неужели так, на полуслове, нам и заканчивать наше повествование? А где финальная сцена с катарсисом или, того хуже, с моралью и прописными истинами? Читатель перелистнёт последнюю страницу, зевнёт, похлопает ладошкой по рту и отложит книгу, чтобы больше к ней никогда не возвращаться…

Финал романа долгое время не давал Яшке покоя. А потом на него неожиданно снизошло откровение: а ведь никакой финал и не нужен! Ни катарсис, ни мораль… Помните, друзья, чем закончилась последняя четвёртая часть романа замечательного чешского писателя Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»?

А вот чем:

«И пошёл бравый солдат Швейк в плен, повернувшись задом к империи и чёрно-жёлтому двуглавому орлу начинавшему терять свои перья…»

Мне возразят знатоки, что преждевременная кончина автора не позволила ему дописать книгу, а то бы он ещё дал жару. Может, оно и так, но мне почему-то кажется, что никогда не следует ставить точку в жизнеописании героя, который ещё жив, полон сил, энергии и, тем более, не собирается останавливаться в своём беге наперегонки с самим собой. Да он уже и не остановится никогда, потому что по-другому просто существовать не может.

…В завершение – любимая Яшкина фраза, кажется, из Талмуда:

«Если перед тобой закрываются одни ворота, значит, непременно откроются другие…»

А значит, флаг ему в руки. Потому и мы никогда не поставим завершающую точку в нашем повествовании. Максимум – многоточие…