в своих «кадетских формулировках», даже типичным для того времени. Ташкентские советы Сол. и Раб. Депутатов призывали всех к «организованной спокойной работе совместно с Временным правительством», объявляли о своей «полной поддержке Временного правительства во всех его мероприятиях, направленных к осуществлению объявленной им программы»: «Всякая попытка свержения его или препятствия ему в его работах встретит наше крайнее сопротивление». Относительно «военно-рабочих организаций» в наказе говорилось: «Это – учреждения совещательные и контролирующие, главная задача пока: поддержка Временного правительства в объявленной им платформе и крайнее сопротивление к захвату власти у Временного правительства, как справа, так и слева».

Ряд ораторов выступал против коалиции, также по-разному мотивируя свое отрицательное отношение к вхождению социалистов в правительство. Вот видный московский с.-р. Гендельман, видевший лишь «количественную» разницу между предложением коалиционистов и большевиков. «Опасность контрреволюции, – утверждал московский делегат, – в том будет, если мы возьмем на себя те задачи, с которыми мы не справимся». Соц.-революционеры считают вопреки представлениям большевиков, что происходящая революция не может быть доведена до «революции социальной» и, следовательно, придется «работать в рамках буржуазных классов». При таких условиях нельзя давать советского «авторитета» тем мерам, которые носят «буржуазный характер» и тем укрепляют позицию Временного правительства. Председатель московского Совета меньшевик Хинчук также говорил о ненужности «коалиционного министерства», «согласительных мнений» и «совместных работ»: дело в силе революционной демократии; чем сильнее будет организованное давление, тем скорее Временное правительство будет осуществлять предъявляемые ему требования. По-иному ставил вопрос читинский с.-р. Пумпянский: «Принять сейчас коалиционное министерство – это значит понизить гребень революционной волны… Это значит провести Учредительное собрание не в атмосфере революционной… какая чрезвычайно важна для демократии». «Ложью» называл Пумпянский вопрос о двоевластии, поднятый буржуазной печатью: «Где пример, чтобы Совет Рабочих издал какой-нибудь положительный приказ?» «Быть может, Совет Р. Д. допустил некоторую маленькую бестактность – это возможно, но это не принцип, а техника дела». Некий Теплов (представительство не указано) был против «ширмы», которой явится коалиционное правительство. Он и против доверия правительству, составленному из политиков «высокого уровня», которые пошли «на такой политический шаг» во избежание «с самого начала разрыва с революционной демократией»: «Они согласились на все, но это не значит навсегда». Революционная демократия должна установить «строгий контроль» над деятельностью Правительства и заявить, что поддержит те шаги, которые будут делаться в направлении закрепления революционных завоеваний, ибо «мы не верим в то, что Гучков и Шульгин, если они поехали в начале переворота для переговоров с Романовыми, то это не значит еще, что они не поедут к отпрыскам Романовых и вообще к той буржуазии, которая безусловно заинтересована в восстановлении если не абсолютной царской монархии, то во всяком случае конституционного строя».

Оригинальную аргументацию против коалиции, во имя «политического реализма» развил одесский делегат меньшевик Сухов. Это была единственная серьезная речь против коалиции – достаточно догматическая, но без тех трафаретных и шаблонных «словесных заклинаний», которых было слишком много в ораторских выступлениях квалифицированных представителей «революционной демократии». Для него вхождение социалистов во Временное правительство было таким же «политическим максимализмом», как и желание «передать» Советам Р. и С. Д. всю власть. «Политический авантюризм» он считал «смертным грехом» перед русской революцией. Сухов отмечал, что революция «первая ступень», только «начало пробуждения общественного сознания», и «поэтому при поверхностном взгляде на вещи кажется, что есть только одна сила на сцене – пролетариат, да рядом с ним армия», которая до сих пор ощущает «неясное, неопределенное стремление к светлому будущему, но никак не больше…» «Сейчас многие силы еще не мобилизованы… но они проснутся, и тогда соотношение сил может измениться не в нашу пользу… Если мы увлечемся нашей властью сейчас, нашим могуществом, то… от Временного правительства мы можем, быть может, требовать любой закон, надавив на него как следует… Но… изменится обстановка, и то, чего мы добились, пойдет обратно. Это будет дезорганизацией масс, люди потеряют веру в дело, а те классы, жизненные интересы которых мы нарушили, не учитывая правильно историческую обстановку, они пойдут против нас, и в этом… может крыться зерно контрреволюции. Надо обладать большим политическим тактом, можно оказывать давление, но надо точно соображать, действительно ли мы стремимся к тому, что достижимо не только в условиях временно создавшихся, но и в условиях, которые будут немедленно, в послереволюционное время», «надо помнить, что мы не вся Россия» – «мы только социалистический – да и не всегда социалистический авангард революционной демократии…» «Если мы – демократия, если действительно хотим делать общенародное дело, то узурпировать власть, таким образом, как есть искушение это сделать, мы не имеем права». Вхождение социалистов в министерство оратор считал огромной ошибкой. Они должны были бы своими социалистическими руками делать несоциалистическое буржуазное дело, и это было бы «гибелью доверия демократии и социалистических партий к своим вождям. К ним предъявляли бы требования невыполнимые…» «Посмотрите на положение Керенского… разве он не горит все время, разве ему заодно со всеми не выражается недоверие? Один человек пошел туда, и ему плохо приходится там, плохо под нашим давлением». «Буржуазное дело» должны выполнять «люди из буржуазии», и насколько Совет будет «осуществлять жизненные требования демократии», он получит поддержку страны и «давление» на правительство будет действительным. Не надо только «афишировать этого давления, не надо опьяняться властью, позволять себе таких сцен, как вчера: слыша вчера вызов Врем. правит., я почувствовал: вот люди, опьяненные властью, которые, неожиданно получив в руки власть, начинают пускаться на эксцессы»512.

На собрании была высказана несколькими представителями с мест точка зрения, принципиально, может быть, и далекая от коалиционной идеи сотрудничества и отстаивавшая скорее создание однородной демократической власти, но фактически проводившая коалиционный принцип, поскольку он считался необходимым в создавшейся конъюнктуре «активного сочувствия» и «содействия» со стороны «либеральной буржуазии». Так, делегат одного из провинциальных советов Попов говорил о необходимости существования «сильной и свободной от всякого влияния» (власти) правительства. Временное правительство – это «душа новой России, это ее глаза, это – центр, около которого должна группироваться вся русская демократия», а чтобы это было так, туда должна войти «настоящая демократия», а не те, которые «покраснели за 30 дней». «Двоевластие призрачно», – утверждает Зверев. Дело не в контроле над правительством: само правительство должно быть «единым полновластным органом», исполняющим волю революционной демократии. К числу сторонников такой сильной власти принадлежал, конечно, и упомянутый выше Скачков, который обосновал концепцию о «неписаной конституции», созданной революцией.

В этой гамме многообразных мнений Церетели стремился не всегда удачно вывести «среднюю» линию. Советский лидер исходил из