И прежде чем кто-нибудь из нас, прежде чем мы все одновременно заговорили, продолжил:

– У нас все равно нет топлива. Нет и не будет. Нам его просто негде взять. А у них есть, и машина им нужна. УАЗик у них совсем развалился. Они еще не сказали – которую, но одну из трех им придется отдать.

– Так, – сказал Андрей и как-то страдальчески, нехорошо сощурился, словно у него внезапно сильно разболелась голова. – Так. Значит, если я правильно понял, мы только что остались без одной машины, без ружья, без половины патронов, и за это нам отдали какую-то сраную баню, которая вдобавок стоит еще в двух километрах отсюда, на том берегу?

– Точно, – сказал Серёжа почти весело, с каким-то отчаянным вызовом. – Она совсем свежая, и разобрать ее будет нетрудно. Ну, почти нетрудно. Сначала мы снимем шифер с крыши, а потом нужно будет подписать венцы. Я видел, как это делается, нужны крепкие веревки, ну или тросы автомобильные, снимаешь бревна по одному, связываешь тросом, цепляешь к машине и тащишь по льду. Если слить весь оставшийся дизель в пикап, нам хватит ходок на десять. Столько даже не понадобится. А потом надо будет просто выбрать место здесь, на острове, и сложить так же, как было.

– Недели полторы нужно, – задумчиво протянул папа.

– Максимум – две. Они обещали помочь, – кивнул Серёжа. – Только это нужно делать прямо сейчас, пока лед еще крепкий.

– Да делай. – Андрей сложил руки на груди. – Делай. У тебя есть план, у тебя есть помощники, ты же отдал им свою машину, ты даже отдал им ружьё – своё ружьё…

– А ты? – раздался вдруг голос позади меня; обернувшись, я увидела Мишку, стоявшего посреди комнаты, подняв плечи и отведя назад руки, словно вот-вот собираясь прыгать с вышки. Нижняя губа у него дёргалась. – Что будешь делать ты?

– А я при чём? – Андрей расслабленно пожал плечами. – У меня нет ни плана, ни ружья… мне-то зачем две недели таскать брёвна по льду только для того, чтоб порадовать двух капризных суч…

И Мишка прыгнул.

Удивительным образом, он сразу оказался прямо напротив Андрея, точнее – у него под подбородком; на мгновение мне показалось даже, что сейчас Мишка схватит его за грудки, или может быть, боднёт прямо в перекрестье нарочито сложенных рук, но он только застыл в напряжённой позе и задрал голову так, что я увидела его всклокоченную вихрастую макушку.

– Ты будешь ловить рыбу, – сказал он звонко. – Ты будешь рубить дрова. Ты будешь делать всё, что мы не успеем, пока будем строить баню, понял?..

– Тебя забыли спросить. – Андрею пришлось нагнуть голову, чтобы ответить. Он произнес эти три презрительных слова и улыбнулся неприятно, коротко; на самом деле, он просто поднял уголки губ вверх и тут же снова опустил их.

Мне достаточно было взглянуть на него – огромного, царственно раздутого рядом с моим тощим, хрупким мальчиком, чтобы я немедленно почувствовала, как все мышцы – все без исключения – напрягаются в моём теле, готовые бросить меня вперёд, между ними. Я ударю первая, занесу руку за спину и ударю, с размаху, сжатым кулаком, я никого и никогда не била вот так – яростно, наотмашь, но если он качнётся вперёд хотя бы на миллиметр, если он только позволит себе…

Мишка опередил меня. Он прижал руки к телу, отчаянно наклонил голову – его лохматая макушка пропала из поля зрения – и встал боком, похожий на маленького фехтовальщика, зачем-то бросившего вызов борцу сумо, а потом нырнул вперёд и вниз, выставив острое худое плечо, и толкнул, не глядя, отчаянно, безнадёжно. Вот сейчас, подумала я, сейчас, и приготовилась. Презрительная улыбка сползла с Андреева лица, уступив место другой гримасе. Небыстро, как при замедленной съемке, он поднял длинную тяжелую руку. И замахнулся.

Серёжа оттёр Мишку в сторону лёгким, необидным движением и через крошечное, неуловимое мгновение они оба, Серёжа и Андрей, были уже снаружи, на мостках, а потом – сразу, без перехода – оказались внизу, под мостками, взметнув маленькую беспомощную вспышку снежной пыли. Миг – и они уже лежали, сцепившись, тяжело дыша, неловко разбросав ноги. Ещё миг – и натужные объятия распались, и они поднялись, перепачканные белым, с плотными кусками снега, отваливавшимися от них при каждом движении. Не опуская рук, но и не сближаясь, словно всё ещё надеясь, что неприятное это дело решится вот так, без единого удара кулаком, они качались друг напротив друга, и пар – густой, молочно-белый – растворялся над их головами; а потом Серёжа выбросил вперёд правую руку – медленно, словно бы неохотно, но замах вышел какой-то кривой, безо всякой хлёсткости, так, что когда его ладонь царапнула, наконец, Андреев подбородок, пальцы даже не успели еще до конца собраться в кулак. Получился скорее шлепок, а не удар, на который Андрей ответил таким же вялым, угловатым тычком в Сережино плечо; не сразу, секунд через пять, как будто на самом деле им вовсе не хотелось этого делать, как будто им не хватало еще повода бить друг друга всерьёз.

Мишка рванулся было к двери, расталкивая нас, столпившихся у входа безмолвной пассивной толпой, но я схватила его сразу двумя руками, за рукав и за ворот свитера; изношенная шерсть жалобно затрещала. «Не смей», сказала я сквозь зубы, «не лезь», сказала я, «стой». Чувствуя теперь только раздражение оттого, что он мешает мне смотреть, я оттащила его в сторону и втолкнула назад, в комнату; я даже вытянула руку и плотно вцепилась в дверной косяк, чтобы не дать Мишке выскочить наружу, и снова жадно вгляделась в распахнутый, пышущий холодом проём. Марина тоненько причитала «ну вы что, ну вы что, ну мальчики, ну зачем вы..», и это тоже было уместно и правильно сейчас, потому что кто-то непременно должен был причитать, издалека, с безопасного расстояния, а я совершенно почему-то не собиралась этого делать. Наташа над самым моим ухом выкрикнула: «Перестаньте! Это глупо!», только это ведь было не глупо, совсем не глупо, это было просто необходимо, я даже дёрнула плечом, словно пытаясь стряхнуть её вместе с её неуместным криком. Не мешай, чёрт бы тебя побрал, не мешай им. Однако именно ее выкрик,