И так получилось, что теперь она могла видеть, что происходит впереди, перед всей этой сошедшей с ума человеческой массой.

А впереди, отгоняя напирающую толпу пинками и прикладами неработающих разрядников, в неверном зловещем оранжевом освещении, стояла группа местных пиратов. Несколько из них сдерживали орущих и беснующихся людей, а несколько — окружили пленника.

Этим пленником был «дядя» Гизмо.

Весь избитый, в помятом испачканном скафандре, со связанными за спиной армлентой руками, он был поставлен на колени. Его скафандр был заляпан кровью, шлем отсутствовал, на лице не было живого места, нос сломан, глаза заплыли — но все же всем своим видом воин-«тритон» выражал гордую непреклонность. Задрав его голову назад, приставив абордажный нож к его горлу, один из пиратов орал ему в лицо нелепые безумные обвинения и угрозы.

— Убить его! Убить! Отрежьте башку этому пидору! — бесновалась толпа. — Пусть сдохнет «спартанский» ублюдок! Хотел нас скормить Пожирателю?! Да мы сами скормим тебя Пожирателю!!

По шее «дяди» Гизмо текла тоненькая струйка крови из-под молекулярного лезвия.

— Че сука, говно ебаное, скажешь, где эти выблядки?! Эти гуковские мелкие твари, из-за которых погибла Двойная Звезда?! — орал Гизмо в лицо пират с ножом, — Из-за вас, уебков, все это! И Оги убили, суки вы ебучие, нормальный пацан был! Твари! Гнилье! Говори, мразота «спартанская», где ваши сучьи дети?! Иначе буду резать тебя по кусочку, как сраный брикет сраной фиброзы! Ещё попросишь убить тебя! Понял?! Будешь умолять!..

Гизмо был сейчас в таком состоянии, что смысл слов бандита доходил до него не сразу. После псионного удара, он пытался организовать меры спасения станции, собрав тех, кто был под рукой — но именно они предали его, подло напав и оглушив в суматохе. Но просто убить его им показалось мало, словно взбесившись, не зная, как его ещё сильнее унизить и причинить страдание, его притащили сюда, на судилище сумасшедшей толпы. Избитый, израненный, Гизмо уже воспринимал окружающих людей как движущиеся силуэты, а крики вокруг как равномерный гул, звенящий в ушах и отбитой голове, наполненной жидкой болью.

На секунду зрение Гизмо сфокусировалось, и он абсолютно четко увидел в толпе маленький силуэт, странно непропорциональный для обычного ребенка. Гизмо сразу понял, что это один из детей, но не подал совершенно никакого вида — ни один мускул не дрогнул на его окровавленном лице. Не обращая внимания на боль и приставленный к горлу клинок, он повернул голову в другую сторону, чтобы не выдать ребенка даже взглядом.

— Че молчишь, шлюха хиусская?! — орал на него пират, надавливая на нож, — Говори, сука, где мелкие твари?!

Ирис, стоя перед ним, видя и слыша все это, застыв от ужаса. Ведь она была всего лишь маленькой девочкой, хоть и рождённой в этом жестоком мире, и сейчас отчаянно боялась за свою жизнь. И за жизнь «дяди» Гизмо тоже. На секунду в детском сознании мелькнула мысль, что она должна закричать им всем, что вот она, здесь, пусть только они отпустят «дядю» Гизмо и не убивают его. Но тут же Ирис испугалась собственных мыслей, язык словно онемел во рту, и она не могла заставить себя издать ни единого звука. И одновременно ей стало мучительно стыдно за себя саму, что она такая трусливая — как ребенок она не могла понимать, что дело было вовсе не в её признании, и «дядю» Гизмо бы все равно убили, как и ее саму, выдай она себя сейчас. Но по наивности, она верила, что она могла бы спасти его, и это осознание было непереносимо. Этот выбор был слишком жесток для ее детской психики.

Гизмо ухмыльнулся одними кончиками губ.

— Иди нахуй, понял?!.. Нихуя не знаю — а если бы и знал, то вам, пидарасам, все равно бы не сказал!.. — разлепив спекшийся от крови рот, хрипло, но твердо произнес он.

Пират бешено взревел — Ирис отчётливо увидела со своего места, как в аварийном свете сверкнул абордажный нож и резко возился в лицо «дяде» Гизмо. Потом ещё и ещё, клинок мелькал в воздухе, раз за разом втыкаясь в голову «спартанца», поднимая в воздух брызги крови и превращая лицо уже мертвого ванакта «Тритонов» в бесформенное месиво.

Жгучая моральная боль пронзила все тело Ирис, как огромная холодная игла — словно парализованная бурваброй, она наблюдала за казнью, не в силах отвести глаз. Много раз она уже видела смерть и жестокость, но сейчас, когда на ее глазах убивали того, к кому она была искренне привязана и считала родичем из своего племени-семьи «Спарта», нестерпимое отчаяние захлестнуло чернотой ее сознание. Ее детские ручки непроизвольно поднялись, затыкая рот, но уперлись в лицевую мембрану биотического шлема ее скафандра — Ирис была так напугана, что боялась расхохотаться от горя и страха, как это было принято у гурхоров и тем самым обозначить себя.

Все было ужасно, так ужасно!..

Слезы неконтролируемым горячим ручьем хлынули из её 4-х глаз, но она даже боялась всхлипнуть, чтобы не привлечь к себе внимания.

"Ненавизу! Ненавизу!" — метались черные, недетские мысли в её маленькой голове, — "Дхум, если ты есть! Не молчи! Наказы этих злых людей! Созри их всех!!.. Созри!!.. Приди и убей!!.. ДХУМ!!"

И словно по её зову, корпус древней «судейской» крепости дрогнул — и прямо в беснующуюся толпу посыпались куски адского псионного мяса.

Часть 5.8 Истинная любовь

Когда толпа вырвала и увлекла с собой Ирис, унося ее в своей гуще, Суон наоборот, оказалась выдавленной к краю. Обладая бодифицированным с помощью «Амброзии» телом и прошедшая боевую подготовку «судей», Суон была сильнее любого отдельного человека из толпы — но за счет своей огромной движущейся массы, они превосходили.

Но даже отброшенная в сторону, прижатая к металлической переборке, Суон вовсе не собиралась сдаваться.

«Ну уж нет! Я вам просто так не отдам мою девочку!» — загораясь злостью, подумала она, — «Вы ее не получите, твари!»

Находясь все еще в невесомости, оттолкнувшись ногами от металла стены, она с силой снова втолкнула себя в толпу, собираясь найти вытащить Ирис во что бы то ни стало. Отчаяние придало ей сил.

Толпа двигалась в едином направлении, и Суон,