Шрифт:
Закладка:
— Значит ли это, что ты больше не будешь этого делать, или, наоборот, что ты вообще больше не будешь приходить домой?
Некоторое время он сидел задумчиво, изучая свою руку на ее покрытом одеялом колене. Потом поднялся, постоял у стола, перебирая то, что на нем лежало, и присел на кровать. Нарцисса снова погрузилась в чтение, и он хотел было отобрать у нее книгу. Она отмахнулась.
— Чего тебе надо, Хорее? — сердито спросила она.
Он опять задумался, а она изучала его лицо. Он поднял глаза.
— Мы с Белл решили пожениться, — выпалил он.
— Зачем ты говоришь это мне? Это надо сказать Гарри. Если, конечно, вы с Белл не намереваетесь пренебречь формальностями развода.
— Он знает, — отвечал Хорее. Он снова положил ей руку на колено и стал гладить его через одеяло. — Ты даже не удивляешься?
— Я удивляюсь тебе, а не Белл. Белл по натуре интриганка.
— Да, — согласился он. — Кто тебе это сказал? Ты бы сама до этого не додумалась.
Она лежала с книгой в руках и смотрела на него. Он грубо схватил ее за руку, она попыталась высвободиться, но тщетно.
— Кто тебе сказал?
— Никто мне ничего не говорил. Пусти, Хорее.
Он выпустил ее руку.
— Я знаю кто. Миссис Дю Пре.
— Никто мне ничего не говорил, — повторила она. — Уходи и оставь меня в покое, Хорее. — За враждебностью в глазах ее таилось безнадежное отчаяние. — Разве ты не понимаешь, что слова ничему не помогут?
— Понимаю, — устало проговорил он, продолжая гладить ее колено. Потом встал, сунул руки в карманы халата, повернулся было к дверям, но опять остановился и вытащил из кармана конверт. — Вот тебе письмо. Я совсем забыл. Прости, пожалуйста.
Она уже снова читала.
— Положи на стол, — сказала она, не поднимая глаз.
Он положил конверт на стол и пошел прочь. В дверях он оглянулся, но она так и не подняла головы от книги.
Когда он снял с себя одежду, ему и в самом деле показалось, будто от его одежды и рук исходит пряный запах Белл; даже когда он лег в постель, запах этот не исчез, а, наоборот, как бы принес с собой и уложил рядом с ним пьянящее сладострастие Белл, и по мере того, как его собственное тело покидало его, растворяясь в теплой, рождающей сновидения тьме, Белл становилась все более и более осязаемой. Таким же осязаемым становился и Гарри — он либо упрямо молчал, либо делал жалкие попытки выразить свое негодование и оскорбленное самолюбие или, скорее, искреннее недоумение обиженного мальчишки. Попытки эти своей чудовищно нелепой формой напоминали субтитры кинофильма. Когда Хорее уже засыпал, его память, со свойственной памяти сверхъестественной способностью повторять не относящиеся к делу события, с жуткой точностью диктофона воспроизвела одно происшествие, которое он в свое время счел совершенно ничтожным. Белл оторвала от него свои губы, но еще прижимаясь к нему всем телом и держа обеими руками его лицо, вперила в него настойчивый вопросительный взгляд. «У тебя много денег, Хорее?» — спросила она, и он тотчас же ответил: «Разумеется, много». И опять перед его мысленным взором возникла Белл; она обволакивала его, словно густые пары какого-то смертоносного наркотика, словно воды неподвижного пресыщенного моря, и он наблюдал[96], как идет ко дну.
В тот вечер письмо так и осталось лежать забытым на столе, и лишь на следующее утро Нарцисса его нашла и распечатала.
«Я стараюсь забыть вас я не могу забыть вас Ваши большие глаза ваши черные волосы они делают вас такой бледной. И как вы ходите я смотрю и от вас пахнет как от цветка. В ваших глазах сияет тайна и от того как вы ходите я дрожу как в лихаратке всю ночь когда думало как вы ходите. Я могу вас потрогать вы и не будете знать. Каждый день но я не могу я должен изливать на бумаге должен говорить Вы не знаете кто. Ваши губы как лук купидона когда день придет тогда я прижму их к своим. Как я видел в лихаратке небо и Ад. Я знаю что вы делаете я знаю больше чем вы думаете я вижу к вам ходят мужчины и мне обидно. Но берегитесь я атчаяный человек мне теперь все равно Если вы будете нечисто любить мужчину я его убью.
Вы не атвичаете. Я знаю вы палучаете письма я видел одно у вас в сумке. Вы лучче атвичайте паскарей я атчаяный человек не сплю от лихаратки. Я вас не абижу но я атчаяный. Не забывайте я вас не абижу но я атчаяный человек».
Дни между тем тянулись за днями. Они не были ни одинокими, ни печальными, ибо проносились с такой лихорадочной быстротой, что Нарциссе некогда было горевать, хотя стены ее безмятежного сада рушились, а сама она разрывалась на части и, как ночное животное или птица, ослепленная ярким лучом света, тщетно пыталась спастись бегством. Хорее решительно пошел своим путем, и, как два совершенно чужих человека, они тащились сквозь длинную вереницу похожих друг на друга дней, позабыв многолетнюю дружбу и одинаково упорствуя в гордой отчужденности, едва скрываемой под тонкой пеленою повседневных мелочей. Нарцисса теперь почти каждый день сидела у постели Баярда, правда на приличном расстоянии не менее двух ярдов.
Сначала Баярд пытался действовать угрозами, потом лестью. Но она была тверда, и в конце концов он оставил все свои попытки и лежал спокойно, глядя в окно или засыпая под ее чтение. По временам мисс Дженни поднималась наверх, заглядывала к ним в комнату и снова уходила. Нарцисса перестала избегать его, перестала со страхом ожидать очередной выходки, и иногда они вместо чтения мирно и бесстрастно беседовали, и хотя между ними все еще витало призрачное воспоминание о том вечере, никто из них ни разу о нем но заговорил. Мисс Дженни очень хотелось узнать, что в тот день произошло, но Нарцисса была скромно и сдержанно уклончива, а Баярд тоже хранил молчание. И так между ними возникла еще одна связь, впрочем ничуть не обременительная. До мисс Дженни доходили слухи насчет Хореса и Белл, но Нарцисса и об этом не упоминала.
— Поступайте как знаете, — ехидно заметила однажды мисс Дженни, — а я сама могу сделать выводы. Воображаю, что способны натворить Белл с Хересом. Впрочем, я только рада. Этот человек превращает вас в старую деву. Сейчас
